У нас часто бывал А.Ф. Львов[68] (впоследствии мамин муж[69]), двоюродный брат отца и троюродный — матери. Всегда было много цветов и почти ежечасных посланий. Постоянно бывал старый Кони[70], большой друг и поклонник Julie[71]. Когда я его в первый раз увидела, я забралась под рояль и кричала оттуда:
«Quel vilain monsieur! II ressemble a un singe! Qu’ il s’en aille!»[72]
Но потом тоже подружилась с ним, любила его сказки.
Большое впечатление произвело на меня знакомство с Федей Охотниковым, мальчиком старше меня, у которого были замечательные игрушки. Особенно мне понравился большой медведь с пуговичными глазами[73]. Очень грустный и лохматый. В тот вечер на мне были красные туфельки и красное платьице, и все говорили: «Какая прелестная девочка», — это был мой первый светский успех.
Вскоре мы переехали в Царское Село, на Царский павильон[74], где была квартира моего будущего отчима. Привез меня отец, я спала у него на руках, в полутемном вагоне. Наутро я вышла в полный снега садик и увидела за забором паровоз.
В доме были большие комнаты, много старинного кавказского оружия, унаследованного от прадедушки Львова[75], бывшего шефом конвойцев и основателем придворной певческой капеллы[76]. Висели портреты предков и картины[77], изображавшие — одна: конвойцев в полной парадной форме, верхом, и моего прадеда с белым плюмажем на каске; другая — капеллу, хор молодых певчих, моего прадеда регентом с палочкой в руке, среди слушающих — певица Viardot[78] с лорнетом и в кринолине.
В кабинете была громадная тахта, которая иногда изображала корабль в открытом море, иногда дом и сад для моих медведей[79] (в куклы я никогда не играла).
Утром меня тащили в tub[80], поили какао в таком количестве, что я после него ложилась на стуле в столовой и не могла отдышаться. Вообще в детстве меня страшно пичкали питательными вещами, а я ненавидела есть.
Весной из палисадника у самого вокзала я выбралась на поворотный круг, и это стало моим любимым местом для игры. Там были песчаные покатые склоны и росли желтые [цветы] «львиный зев». Когда приходили гости, мою няньку со мной посылали в Кузьмино[81] за яйцами для бисквитного торта. Мы не торопились возвращаться, пили до бесконечности чай с яблоками. Это был настоящий праздник.
При гостях меня учили хорошим манерам, но [у] меня не было желания отвечать на вопросы сюсюкающих дам и страшноватых железнодорожных офицеров. В то время в доме изрядно пили. Особенно я боялась чернобородого полковника Федорова[82], который говорил, что хочет меня увезти на дрезине к себе на Среднюю Рогатку[83]. От него всегда пахло вином, а резиновые сапоги выше колен, которые он мне обещал для прогулок, меня вовсе не прельщали.
После таких разговоров у меня бывали припадки особенной нежности к матери, которую я не отпускала с глаз.
Ей приходилось тайком уезжать из дому, чтобы я не плакала, когда я узнавала об ее отъезде, я ложилась на платформу и била ногами.
Там же у меня появилась первая француженка, старая M-me Lucie. В четыре года я очень болела. У меня был острый ревматизм. Единственное приятное в это время были ванны с солью и сосновым экстрактом. Вообще в этом возрасте мне пришлось много иметь дела с докторами. Мне вырезали гланды в Петербурге и за это подарили первого большого Мишку, белого, в матросском костюме.
В 1907 г. мы переехали в Гатчину.
Жизнь в Гатчине я считаю лучшим временем моего детства. У нас был просторный дом около полотна железной дороги, недалеко от того места, где сейчас полустанок «Гатчина первая»[84]. Когда мы переехали, за домом был большой, усыпанный песком и окруженный высоким желтым забором двор. На этот забор я влезала при прохождении каждого поезда. Иногда видела на площадке мою мать, возвращающуюся из Петербурга, или моего дядю[85], спрыгивающего на ходу около дома.
Когда мы обжились, ранней весною превратили наш двор в сад. Вдоль забора посадили кусты кротегуса, за ним липы, а в середине группы сирени; распланировали дорожки, сделали площадку для крокета, остальное пространство заполнили клумбами и засеяли японским газоном. Этот газон доставил мне много радости, я следила, как распускались то крошечные тюльпаны, то черные бархатистые цветы неведомого названия, а когда появились голубые лотосы около пруда, я сделала в умывальном тазу пруд для мишек.
Недавно[86], проезжая в поезде мимо нашего сада, я видела, как он разросся: липы вышиной в два человеческих роста и кусты сплошной стеной.
В доме у меня была своя комната, выходившая окном на улицу, с дверью в длинный коридор. Со мной спала няня, а в соседней комнате моя новая француженка, кокетливая и непонятная мне, всегда сама гладившая свои кружевные панталоны. Она меня научила делать гогель-могель и петь песенку: «Dansez-vous, Marquise?»[87] Однажды приехал ее кавалер, обедал с нами и подарил мне резиновую надувную свинку, которая с писком выдыхалась и падала с ног.
Над домом был очень страшный и интересный чердак, куда надо было влезать по приставной лестнице, с огромными расстояниями между перекладинами. Я долго не отваживалась добраться доверху, возвращалась с полдороги, но, набравшись духу, все же проникла туда с моим первым «женихом», Аркадием Петерс, мальчиком старше меня лет на семь.
На чердаке было много чудесных вещей, старая мебель, из которой можно было строить замки, старые книги с картинками, сломанные гипсовые фигуры, которых мы привлекали к нашим играм в качестве сторожей, гостей и солдат.
На чердак вход был запрещен, там было пыльно, много пауков. Я возвращалась оттуда в таком виде, что мне не позволяли садиться на стул, снимали двумя пальцами платье и сажали в ванну. Потом меня ставили в угол, но я не плакала, ковыряла стенку и радовалась, что можно не обедать[88].
В спальне моего дяди было тоже много интересных вещей: кольца для гимнастики, ввинченные в потолок, шкаф с душем, которого я боялась, потому что меня иногда насильно в него заталкивали и открывали всю воду. Вода брызгала со всех сторон, забиралась в глаза, в уши, в нос и пока в резервуаре, помещенном в шкафу, была хоть капля, — не переставало брызгать. К двери были приделаны резиновые ремни с ручками, тоже для гимнастики, и, велика была моя гордость, когда мне удавалось растянуть их на несколько сантиметров.
В маминой комнате был рояль, все тот же маленький «Мюльбах», на котором она с четырехлетнего возраста начала учиться. У нас собирались квартеты, квинтеты, бывали иногда певцы, но чаще приходили из казармы полковые знаменитости, как-то: мандолинисты, балалаечники, гитаристы и гармонисты. Они смущались непривычной обстановкой и стремились поскорее удрать. Впрочем, среди вестовых и денщиков у нас были искренние друзья. Вестовой, топивший печки, рассказывал мне такие чудесные сказки, что я их до сих пор помню. Денщики женились на няньках, кухарках и долго после окончания службы навещали и принимали нас. Я крестила ребят, не знаю только, где мои многочисленные крестники. Один денщик поднес моей матери коробку визитных карточек с трогательной надписью на крышке: «Милой моей барани преданный Михаил Рысин»[89]. Этими карточками, сделанными с большим вкусом, моя мать пользовалась очень долго.
В Гатчине у нас было довольно много знакомых. Самыми интересными из них я считаю семью Шуберских[90]. М-me Шуберская, Душа, рожденная княжна Хилкова, мамина большая приятельница, была очень некрасива, но обаятельна: в детстве ее не уберегли от черной оспы и все ее лицо, несмотря на многочисленные попытки это исправить, было изрыто рябинами. Она была несчастна в браке (это понимала даже я), жила на разных половинах с мужем, и мало занималась детьми. Паша Шуберская, ее дочь, моя первая подруга, была одних лет со мной. Одно время у нас была общая француженка, общие прогулки и общее воспитание. Ее младший брат, Андрей, только что родился и был толстым, бело-розовым бэби. Это был один из немногих малышей, к которому меня близко подпускали, я смотрела, как его купают, кормят и одевают.
68
Львов Алексей Федорович (младший, 1872 — не ранее 1943) — офицер 1-го железнодорожного полка, капитан 1-го батальона, отчим О. Ваксель. Принимал участие в строительстве Федоровского городка в Царском Селе и царского павильона (см. примеч. 167, 74); начальник личного вокзала для семьи императора. Внук композитора А.Ф. Львова (старшего), хранил семейные реликвии-портреты, пюпитр деда с гербом рода Львовых. Считался «худородным» (см. примеч. 97), приходился двоюродным братом отцу О. Ваксель, следовательно, был ее дядей. Имел прекрасную библиотеку, изучал естественные науки, занимался всемирной историей, историей религии, теософией, народоведением. Второй муж Ю.Ф. Львовой, при участии которой и других музыкантов устраивал публичные лекции по истории религии с использованием «волшебного фонаря» (см. примеч. 133) и музыкального сопровождения. В 1918 г. эмигрировал в Америку. Семья до начала Великой Отечественной войны получала от него известия и посылки. А.А. Смольевский сообщил об этом следующее: «Помню название его местожительства к началу 1940-х годов: город Бостон, штат Массачусетс. Там он продолжал занятия теософией, слушал лекции Кришнамурти, а зарабатывал малярным делом. Время от времени Стришка (см. примеч. 69) присылал также доллары или посылки с какими-нибудь полезными… вещами…» (Восп. А. С. Л. 39–40).
69
«Алексей Федорович Львов, мамин отчим, — пояснял А.А. Смольевский, — получил в семье прозвище “Стришки”. Он называл девочку “Стрекозой”, она ему отвечала, что он “сам Стрекозёл”. Между ними была большая дружба; в письмах Лютик ему (писала: “Будь здоров и пай”, - и подписывалась: “Обезьяна”» (Восп. А. С. Л. 36). Сохранились два письма О. Ваксель отчиму от 1910 и 1914 гг. (МА. Ф. 5. Д. 210).
70
Кони Анатолий Федорович (1844–1927) — юрист, общественный деятель, член Государственного совета, почетный академик Петербургской академии наук (1900), мемуарист. Профессор Петроградского университета (1918–1922). Автор очерков и воспоминаний «На жизненном пути» (1912–1919). С отцом Федором Алексеевичем Кони (1809–1879, драматургом театральным деятелем) — дружил А.Г. Ротчев, дед Ю.Ф. Львовой, (см. примеч. 43).
72
«Какой гадкий господин! Он похож на обезьяну! Пусть он убирается!» — (фр.). А.А. Смольевский, со слов бабушки, описал реакцию А.Ф. Кони на выходку пятилетней девочки. Тот «через силу улыбнулся и сказал кисло: «Quelle charmante enfant!» — «Какой прелестный ребенок» (фр.). (Восп. А.С.Л. 79).
73
Не исключено, что предпочтение этой «мужской» игрушки куклам связано с подсознательной тягой ребенка, оставшегося без сильной отцовской опеки, к надежному мягкому и доброму существу (предмету). В воспоминаниях неоднократно проскальзывает тема привязанности О. Ваксель к родителям и отчаяние девочки, чувствующей себя брошенной в связи с частыми отлучками матери из дома. На одной из детских фотографий О. Ваксель запечатлена с игрушечным медвежонком (см. также примеч. 79).
74
Царский павильон и железнодорожная ветка, обслуживавшие дворец, были построены в 1895–1909 гг. в 1 км от резиденции Николая II (ныне г. Пушкин, Академический проспект, 35). Шоссейная дорога соединяла павильон с Александровским дворцом. В 1911 г. он сгорел, новый был возведен архитектором В.А. Покровским в 1912 г. в неорусском стиле. Павильон представлял собой одноэтажное сооружение из красного кирпича с шатровой башней над главным входом, увенчанной двуглавым орлом (утрачена в 1930-е годы). Своды и стены вокзала были расписаны М.И. Курилко.
75
Львов Алексей Федорович-старший (см. примеч. 51). Окончил Институт путей сообщения (1818, см. примеч. 272), работал в аракчеевских военных поселениях; флигель адъютант (1826). Шеф (какого-либо полка) — почетное звание, присваиваемое членам императорского дома, иностранным монархам, а так же заслуженным генералам русской армии. Конвойцы — офицеры Собственного Его Величества конвоя.
76
Ошибка мемуариста: А.Ф. Львов был не основателем, а третьим директором придворной певческой капеллы в ход 1861 гг., сменив на этом поприще отца — Федора Петровича Львова (1766–1836), прапрадеда О. Ваксель, музыкального деятеля, поэта и писателя (псевдоним — Схимник), принимавшего участие в качестве певца-любителя в литературно-музыкальном кружке своего двоюродного брата Н.А. Львова и ставшего его первым биографом. Львов Николай Александрович (1751–1803) — деятель культуры, архитектор и теоретик архитектуры, инженер, художник, поэт, музыкант, учены (археолог и геолог). Член Российской академии (1783), почетный член Императорской академии художеств (1786). Представитель классицизма в архитектуре; в поэтическом творчестве (стихи, поэмы, басни, тексты комических опер) был одним из родоначальников сентиментализма и предромантизма. Составил двухтомное нотное «Собрание народных русских песен с их голосами…» (1790). Российская академия создана в 1783 г. в Петербурге Екатериной II и княгиней Е.Р. Дашковой как центр по изучению русского языка и словесности. В 1841 г. была преобразована во 2-е Отделение Императорской академии наук.
77
А.А. Смольевский хранил семейную реликвию — образ Спаса Нерукотворного. Судя по надписи на обороте доски, Федор Петрович и Елизавета Николаевна Львовы благословляли им сына Алексея (см. примеч. 40,15). Львова Елизавета Николаевна (1788–1864) — дочь Н.А. Львова, с 1810 г. вторая жена Ф.П. Львова. В начале 1990-х годов в квартире А. А. Смольевского находился живописный портрет Э.А. Абазы, вероятно переданный владельцем в музей.
78
Виардо Полина (Viardot Pauline, урожд. Garcia, 1821–1910) — выдающаяся французская певица и композитор, исполнительница музыкальных произведений А.Ф. Львова. Ученицей Виардо была одна из любимых сестер композитора — Надежда Самсонова, 1817–1895), певица и автор романсов.
79
Образ медвежонка, с которым сравнил О. Ваксель О.Э. Мандельштам, возник в стихотворении «Возможна ли женщине мертвой хвала…» («Дичок, медвежонок, Миньона…»). Скорее всего, поэт знал о детской привязанности Ольги к плюшевым игрушечным медведям (см.: Смольевский А.А. Адресат четырех стихотворений Осипа Мандельштама // Лит. учеба. 1991. Кн. 1. Февр. С. 168).
81
Кузьмино — слобода Большое Кузьмино (северная окраина Царского Села) находилась на расстоянии менее 1 км от квартиры отчима О. Ваксель. Ныне микрорайон г. Пушкина.
82
Фёдоров Александр Михайлович — подполковник железнодорожных войск, командир 2-го батальона, сослуживец отчима О. Ваксель.
83
Полустанок Средняя Рогатка был расположен в 12 км от Петербурга на пересечении железнодорожной ветки с Московским шоссе. Вблизи находился Средне-Рогатский дворец, построенный для Елизаветы Петровны; к 1910-м годам него остался небольшой каменный дом, занятый фабрикой. За Средней Рогаткой начиналась ветка императорской железной дороги в направлении с. Кузьмино и далее к государеву павильону на северной окраине Царского Села (см. примеч. 74).
84
Гатчина первая находилась примерно там, где сейчас расположена станция Татьянино Варшавской ветки железной дороги. К этому времени относится следующий эпизод, записанный А.А. Смольевским со слов бабушки. «Однажды (это было, очевидно, в Гатчине, а не в Царском [Селе]) начался пожар в соседнем доме. Меня не было. Лютик (ей было лет пять) оставалась одна с няней. Ветер дул в сторону нашего дома, искры так и сыпалась. Лютик сняла со стены старую львовскую икону — образ Владимирской Божьей Матери, — и вышла с ней на крыльцо. И точно во волшебству, ветер переменил направление, и огонь не перекинулся на наш дом. Тут, к счастью, приехали пожарные стали тушить у соседей» (коммент. А. С.).
88
«Лютик рано стала проявлять признаки самостоятельности — пояснял А.А Смольевский. — В детстве она носила длинные распущенные волосы, завязанные большим бантом. В один прекрасный день она, ни у кого не спрашивая разрешения, отравилась к парикмахеру и довольно коротко обрезала волосы».
89
Рысин Михаил — рядовой 1-го железнодорожного полка, денщик А.Ф. Львова. Был женат на кухарке Львовых Зосе, сестре первой няни О. Вексель — Маши (примеч. А. С.). Сохранена авторская орфография.
90
Шуберский Владимир Петрович — инженер путей сообщения в 1895–1905 гг., в 1900-х годах организатор и первый директор Российского товарищества воздухоплавания. Шуберская Евдокия (Д