Видимо, именно в Коктебеле Ольга и начала писать стихи. На обратном пути, не желая покидать это счастливое место, она «всю дорогу ревела от огорчения и писала массу стихов и обещала сама себе туда вернуться на следующее лето».
Она сполна оценила и полюбила артистически-богемную атмосферу Коктебеля, к тому же она была влюблена — но не в 25-летнего поэта с длиннющими ресницами, а в 16-летнего Лелю Павлова, сына одного из коктебельских дачевладельцев. Большая полудетская-полувзрослая компания совершала частые вылазки в карадагские бухты, Лютик бегала между морем и берегом — сообразно возрасту — в трусиках и сетке[11]. Мандельштама в эти вылазки, судя по ее воспоминаниям, не брали, но в том-то и дело, что строго по ее воспоминаниям судить как раз и не надо.
Осмелюсь предположить, что Мандельштам все же был членом этой развеселой «сердоликовой» компаний и что, когда в июле 1935 г. в Воронеже он вспомнил о Коктебеле и написал эти стихи, –
он вспомнил и об Ольге Ваксель в 1916 г. — его июньские стихи ее памяти еще не остыли!..
И если бы там, в Сердоликовой бухте, его не было, то с чего бы это вдруг он стал осенью того же 1916 г. изображать из себя родственника нашей институтки, навещать ее в приемные дни в Екатерининском институте, располагавшемся на Фонтанке[12].
Об этом визите, кстати, сказано в воспоминаниях Лютика, и имя Мандельштама наконец-то названо:
В приемные дни дежурили в зале девочки, никого не ожидавшие к себе на прием. В двух концах зала сидели за столом инспектрисы, окруженные сидящими на длинных скамьях дежурными, к ней подходят родственники, называют фамилию, класс и степень своего родства. Молодых людей, приходивших на прием, допрашивали очень тщательно, но все они прикидывались родственниками, пленяли инспектрису хорошими манерами и проходили. Таким образом, у меня перебывали Арсений Федорович[13], узнавший о моем пребывании в институте от своей приятельницы — учительницы музыки, поэт Мандельштам, Георгий Владимирович Кусов и мои друзья детства Аркадий Петерс, молодой офицер, и Юра Пушкин.
Мечта Лютика сбылась, и она побывала в Коктебеле и следующим летом — в 1917 г. 20 июня ее привезла мать, но пробыла она с дочерью недолго — не более двух недель, после чего уехала, оставив ее под опекой семейства Ниселовских. Сама же Ольга провела в Коктебеле больше двух месяцев — вплоть до начала сентября[14]. О, это была уже кто угодно, только не дитя в трусиках и сеточке! Без разрешения и без спросу она отважилась на самостоятельную двухнедельную «прогулку» по Крыму, но имени своего спутника или спутников, что характерно, не назвала. Но это был определенно не 17-летний уже Лёля Павлов, поцеловать которого в первый и единственный в жизни раз Лютик решилась лишь в день своего внезапного оставления Коктебеля.
Очень долго — примерно с 20 мая по 10 октября — был в 1917 г. в Крыму и Осип Мандельштам. Сначала около месяца он прожил в Алуште (на даче актрисы Е.П. Магденко), затем 22 июня переехал в Коктебель, откуда снова вернулся в Алушту в конце июля, но на этот раз ненадолго, ибо с августа по октябрь он жил в Феодосии.
Таким образом, как минимум на месяц — с 23 июня и по конец июля 1917 г. — Мандельштам совпал в Коктебеле с Лютиком. Едва ли он имел какое-либо отношение к Ольгиной отлучке, но и в том, что они в Коктебеле виделись и общались, сомневаться не приходится.
Не об этом ли лете у Мандельштама сказано в стихах 1931 г.:
Кто они — «те европеянки нежные»? Соломка, соломинка — Саломея Андроникова? Или Марина Цветаева) в чей «монастырь» в Александровой слободе Мандельштам буквально приперся, непрошеный, в прошлогоднем июне, после чего, уже в Крыму, она избегала оставаться с ним наедине? А может, Анна Зельманова? Или Анна Радлова? Или сама Вера Судейкина в Алуште? Или кто-то еще? Ведь недаром на 1916 г. приходится бум мандельштамовских записей в дамских альбомах! И нет ли среди этих «тех» хотя бы малой частички уже и от Лютика?..
4
Как бы то ни было, но не так уж и не права была Анна Ахматова, когда, читая воспоминания и стихи Ольги, вздрагивала на слове «реснички». Это слово было для индикатором одного и только одного человека — Осипа Мандельштама. «Колют ресницы…»[15], «Как будто я повис на собственных ресницах…»[16] — Мандельштам буквально ощущал свои ресницы как «какой-то добавочный орган»[17].
И даже если Христиан Вистендаль, норвежский вице-консул, и был прозван Ольгой Ваксель «ресничками», то он мог быть вторым. Первыми «ресничками» был Осип Мандельштам: оттого-то и приняла она поначалу своего викинга Христиана за еврея.
Следующая встреча Лютика и «Ресничек первых» произошла в середине января 1925 г. Но что это была за встреча!
Словно молния поразила поэта, когда он вдруг — на улице и совершенно случайно — встретил Ольгу. Перед ним стояла не девушка-цветок из 17-го года (и уже тем более не девочка в трусиках и сеточке из 16-го года), а, по выражениям Ахматовой, самая настоящая «ослепительная красавица»[18], прекрасная, «как Божье солнце»[19].
Он был сражен, причем настолько, что не замечал ни обострения болезни жены, ни собственных сердечной — в прямом смысле слова — болезни и одышки.
Все было ярко и скоротечно — и в середине марта все уже кончилось. Если не считать двух замечательных стихотворений…
«Дура была Ольга — такие стихи получила!..»[20]
5
Версии, прозвучавшие из двух женских углов этого треугольника, прямо противоположные. Согласно Ваксель, у них был некий гетерогамный союз во главе с Надюшей, как ее называет Ольга. И все бы ничего, если бы третий, Осип Мандельштам, этим и ограничился, но тот вздумал разрушить этот гедонистический оазис и, бросив жену, непременно хотел жениться на Ольге. Согласно «Надюше», Ольга была плакса и маменькина дочка, откровенно — и под дирижерскую палочку матери — отбивавшая у нее мужа и не стеснявшаяся заявиться к ним даже после того, как Мандельштам — неожиданно и твердо — сделал окончательный выбор.
Надежда Яковлевна высказывалась по этому поводу как минимум четырежды: в письмах Александру Гладкову и Тате Лившиц и дважды в воспоминаниях — в книге «Об Ахматовой» и во «Второй книге».
Наиболее лаконичным было первое по времени высказывание — в книге об Анне Ахматовой:
И всё же настоящая дружба началась не в первые наши встречи, а в марте 1925 года в Царском Селе. Это было трудное время единственного серьезного кризиса в наших отношениях с О.М. В январе 1925 года О.М. случайно встретил на улице Ольгу Ваксель, которую знал еще девочкой-институткой, и привел к нам. Два стихотворения говорят о том, как дальше обернулись их отношения. Из ложного самолюбия я молчала и втайне готовила удар. В середине марта я сложила чемодан и ждала Т., чтобы он забрал меня к себе.
В этот момент случайно пришел О.М. Он выпроводил появившегося Т., заставил соединить себя с Ольгой, довольно грубо простился с ней* [*Я в ужасе вырвала у него трубку, но он нажал на рычаг, и я успела только услыхать, что она плачет.]. Затем он взял меня в охапку и увез в Царское Село.
12
Н.Я. Мандельштам пишет, что по просьбе матери и как старый друг. Во-первых, обозначение «старый друг» могло быть хоть как-то заслужено только в случае достаточно тесного общения в Коктебеле. А во-вторых, Осип Эмильевич в роли Юлия Матвеевича, дальнего родственника своей матери, сопровождавшего его, по ее просьбе, в Ригу и Париж в 1907 году?!.. Увольте.
14
Сообщено Р. Хрулевой-Купченко. 18 сентября М.А. Волошин поинтересовался у Ю.Ф. Львовой, как Лютик доехала (См.: Купченко В. Труды и дни Максимилиана Волошина: Летопись жизни и творчества. 1917–1932. СПб.; Симферополь: Алетейя; Сонат, 2007. С. 29). А.А. Смольевский при этом приводит совершенно иные даты — с 8 мая по 13 августа, и даже поправка на вероятную в этом случае разницу календарей оставляет зазоры и не снимает вопроса о природе этого несоответствия.
18
Смольевский А.А. Ольга Ваксель — адресат четырех стихотворений Осипа Мандельштама // Литературная учеба. 1990. № 1. С. 165.