— Не повезло, — Криденс мягко улыбается и возвращается к чтению, но за пару минут так и не переворачивает страницу.
Голова трещит, виски пульсируют. Серафина не желает его видеть, даже когда новая информация может сдвинуть с мертвой точки дело о Гриндевальде.
— Так куда тебя перенес портключ? — видя непонимание в глазах Криденса, он поясняет: — Ну тот серебряный медальон.
— А. — Криденс трет шею. — Вы сдержали свое слово, сэр. Я вернулся домой.
Что-то в ответе заставляет напрячься, но тон мальчишки привычный. Как и устремленный в пол взгляд. И только Персиваль собирается выяснить, куда делся портключ Стюарта, как Криденс продолжает:
— Тот мужчина пришел с еще одним через четыре дня. На следующее утро после…
Значит, все-таки был второй. Но холодное торжество не дает того эффекта, на который Персиваль так рассчитывал.
— После?..
Криденс горбится.
— После очередного приступа, о котором чудом не прознала Мэри-Лу.
Попросить Криденса о заимствовании сил, конечно, было здравой идеей, особенно если учесть, что Гриндевальд не оставил другого выбора. Для поддержания иллюзии без применения оборотного зелья понадобилось ни много ни мало, а часть его, Персиваля, магии. Сохраняя в нем жизнь и выпытывая нужные сведения, Гриндевальд мог скрываться годами у всех на виду. И никто, проклятье, никто настолько хорошо его не знал, чтобы заподозрить подмену. Чтобы додуматься снять иллюзорное заклинание, которое даже третьекурсник разрушит, не хватило целого департамента магического правопорядка.
А мальчишка понял.
— Я не стану давить, Криденс. Расскажешь, когда сможешь.
— Но я должен.
Холод сгущается, несмотря на яркое пламя камина. Светильники усиливают огоньки. И Персиваль уже совсем не рад, что затеял этот разговор.
— Я всегда боялся, что она узнает. Что Мэри-Лу возненавидит меня еще сильнее. Только ей не нужен был повод, она и так справлялась, — Криденс нервно улыбается, гладит уголок страницы и совершенно не обращает внимания на то, что он подходит ближе.
— Криденс, — коснуться плеча кажется ему самым правильным.
— За проявление участия я бы душу продал, верите? А он пообещал забрать в ваш мир. Меня, безродного и ненужного, — Криденс облизывает губы. — Хватило лишь обещания.
— Поверь, он убедит любого.
— Но вы же не сдались так быстро.
Ох, мальчишка, ты бы знал. И Персиваль с удивлением замечает, что алые полосы ожогов вовсю цветут на коже.
— Простите, простите меня, — снова и снова повторяет Криденс и больше Персиваль не может держать это в себе.
Он тяжело опускается в соседнее кресло и даже не утруждается возвращением маскирующего заклинания, хотя примерно представляет, что творится в районе шеи, подбородка и левой щеки. Но раз Криденс не бросился бежать со всех ног, вопя как банши, то чего ему сильно нервничать?
— Я знаю, тебе страшно. — Персиваль растирает покалывающие ладони. — Идти некуда, как и негде искать защиту. Тот, кому ты доверял, подвел больше всех. Мне все это слишком хорошо знакомо, Криденс. Ты не один такой. — Мальчишка вздрагивает, едва заметно поворачивает голову в его сторону. — И тебе не за что передо мной извиняться. Мне ты ничего не должен.
— Но я живу у вас, из-за меня вы…
— Тебе честно говорят, что все нормально, а ты продолжаешь настаивать на своем?
Криденс оторопело замирает, словно теряет остатки решимости. Еще немного — и точно начнет хватать ртом воздух как выброшенная на берег рыба. Или — что хуже — спросит, как быть дальше. И тут Персивалю действительно нечего сказать.
— Спасибо, сэр, — но мальчишке удается его удивить. Криденс поднимается, просит разрешения взять книгу в свою комнату, вежливо кивает и у выхода говорит то, на что он не смел надеяться: — Мистер Грейвз, а я, наверное, смогу узнать второго мага, если снова увижу.
***
То, что день не задастся, Персиваль понял еще на рассвете, когда треклятое репаро сработало лишь на четвертый взмах палочкой — бутылка огневиски стала целой, но, к сожалению, без содержимого.
Первые недели после возвращения к подобию нормальной жизни были самыми тяжелыми. Не потому, что половина коллег в глаза смотреть не могла, изредка заглядывая в палату, не потому, что остаточная боль плевать хотела на заживляющие настойки. А потому, что его наконец догнало осознание: привычный мир не вернется на круги своя. Беспалочковая магия вряд ли будет когда ему доступна, как и уважение к себе.
Голова трещит так, как уже давно не позволяла себе трещать. Персиваль хмыкает, поднимается и потягивается — не ровен час репаро придется применять на тело. Мотивы идиотского поведения, конечно, не из лучших: перебрал то ли от жалости к себе, то ли от зависти к мальчишке. То ли от запоздалого страха за свою жизнь.
Двери в комнату Криденса открываются сами собой, больше нет никаких баррикад или усиленных аналогов коллопортуса. Комната пуста, кровать идеально застелена, не то, что у него. На стульчике сохнет рубашка, книга возлежит на подушках, как драгоценность, закладка торчит где-то посередине.
Криденс находится, к его удивлению, на кухне у плиты. На мальчишке свежая, но мятая рубашка, что-то серебряное блестит на шее. Плечи прямы ровно до момента, как замечает его на пороге — Криденс сразу же горбится и отводит взгляд.
Но Персиваль успевает увидеть: круги под глазами темнее чем вчера.
— Ты бы хоть сказал, что голоден, — выдает он и облокачивается на косяк двери. — Паршиво выглядишь.
Криденс что-то бурчит себе под нос, морщится, выключает газ.
— Что?
Криденс ставит тарелки с яичницей и беконом на стол:
— А себя вы видели?
Персиваль с удивлением отмечает, что, похоже, нет. Да и Криденс, как выяснилось, умеет огрызаться. Ну ничего себе, первые зубки растут.
Голова болит нещадно. Стакан с соком, который он прикладывает ко лбу, кажется спасением. Так ему и надо. Но хоть не мутит, и на том спасибо.
— До сегодня я не знал, что ваш дом не очень отличается от обычных, — Криденс смиренно наклоняется над тарелкой, когда он приступает к еде.
Хочется одновременно и съязвить, и узнать причины вопроса. Благоразумие проигрывает.
— Поддерживать все исключительно за счет магии весьма энергозатратно, знаешь ли.
— Потому волшебники живут в… По соседству с…
Криденс обращает на него пытливый взгляд.
— С немагами, да. Среди них иногда попадаются смекалистые ребята. Сложно остаться в стороне от их изобретений.
Криденс о чем-то серьезно задумывается, даже пропускает момент, когда из джезвы на две чашки разливается кофе. Заклятие левитации Персиваль не применяет, еще помнит печальный утренний опыт.
— Тебя что-то тревожит?
И сведенные на переносице брови не предвещают ничего хорошего.
— Модести была двенадцатой в ее семье. И оказалась никому не нужной. Ни родным, ни… — «мне» Персиваль угадывает скорее по движению губ. — Когда ей не спалось, она вслух считала трещинки на стенах. Она пела, когда ей было страшно. И она поняла гораздо раньше меня, что со мной что-то не так. — И пока говорит о сестренке, Криденс кажется по-настоящему живым, а не уставшим и измученным. — Сэр, я уверен, что она справится, но…
— Ты хочешь с ней увидеться.
— Я не знаю, насколько в праве просить об этом, сэр. Не только о встрече. — Спина прямая, пальцы на чашке белые. — У нее была палочка, пока Мэри-Лу не сломала. Скорее всего, семья Модести была из волшебников.
Признаться, до этого момента он особо и не задумывался о судьбе младшей Бэрбоун.
— Тина об этом знает?
— Наверное, Куинни, — Криденс прячет ладони меж колен. — Я их не просил, не помню, говорила ли Модести. Иногда мне казалось, что Куинни знает все, о чем я думаю. — Пронзительный взгляд с затаенной надеждой приводит в чувства не хуже ренервейта. — Сэр, пожалуйста, не лишайте Модести возможности жить в вашем мире.
«В вашем». Криденс же к этому миру не принадлежит, точно.