И нет, он не видит. Но слышит.
Слышит, когда Куинни и мистер Грейвс начинают общаться на повышенных тонах. В голосе мистера Грейвса звенит неприкрытая усталость, а не затаенная злость.
Неужели Тина и Куинни не предали их? Господи, неужели это правда?
Сердце так и норовит выскочить из груди. Ужас сдает позиции, выползает из легких наружу вместе с тяжелым дыханием.
Высокий худощавый мужчина с довольно резкими чертами лица и темными кругами под глазами. Прямая спина, руки разжаты, не касаются кашемировой ткани. Набриолиненные черные волосы отведены назад.
Но что самое удивительное — выражение глаз мистера Грейвса: в них нет той брезгливости, которую прежний Грейвс прятал за столь желанным участием.
— Голдштейн, вы собрали все, о чем я вас просил?
Криденс пытается поймать взгляд Тины, но безуспешно.
— Мы же этого так не оставим? Тини, ну, скажи ему!
— Сказать что?.. — беззвучно повторяет Криденс.
А она даже не смотрит на него, будто его здесь совсем нет. Безбожно трясущаяся левая рука вцепляется в подлокотник.
— Это не мое решение или мистера Грейвса, Куинни, — Тина облизывает губы и выпаливает на едином дыхании: — но Криденсу придется пойти с ним.
Сердце пропускает болезненный удар и точно занимает собой всю грудную клетку.
Модести… Модести что-то говорит, только он едва различает слова. Разговор доносится точно из-под воды. Криденс неверяще наблюдает за тем, как Модести расплетает их пальцы, и это почему-то бьет больнее, чем все мамины розги.
«Нет, пожалуйста, не оставляйте меня!» — просит он, только его не слышат. Даже Куинни, которая обняла за плечи его сестренку.
— Пожалуйста, — голос дрожит. Криденс шумно сглатывает, пытается подавить волнение. — Пожалуйста, можно я останусь с вами?
— О, так ты умеешь говорить? — язвительно отмечает мистер Грейвс.
— Мистер Грейвс, прошу вас, ему и без ваших подначек плохо.
Криденс моргает, фокусирует взгляд на двоящемся силуэте человека перед ним.
— Как спорить со мной, так у вас слов хватает, а как предупредить мальчишку — все, тишина. Голдштейн, а мне казалось, что вы довольно говорливы.
— Слушайте, вы!.. — начинает Куинни, но Тина снова ее перебивает и кивает в сторону комода.
Серебряный волчок начинает лихорадочно крутиться и издавать дребезжащий звук.
***
Он видел фейерверки три раза за всю свою жизнь. Первый раз Криденс был слишком маленьким, но тогда он отчетливо запомнил разноцветные огоньки, что мерцали в украшенных россыпью звезд небесах. Как и запомнил то теплое чувство, когда крохотная искорка будто бы коснулась его носа, и зеленая вспышка на пару мгновений ослепила глаза. А второй раз… Впрочем, Мэри-Лу много чего считала происками дьявола. Не удивительно, что и фейерверки попали под запрет.
Тогда же добрая ма смывала с его лица непотребную магию, злое колдовство, плясавшее в ночном небе, да так упорно, что, если бы не испуганный возглас Честити, вода до краев заполнила бы его легкие.
Третий раз тоже не был из приятных.
Снег скрипит под руками, благо пальцы уже не чувствуют холода. Рубашка липнет к спине, теплый свитер, подарок Тины, больше не кажется теплым.
И когда в квартире сестер Голдштейн замерцали фейерверки, Криденс убедился, что ма все-таки была права: фиолетовые всполохи бросили в стену Куинни, разбили в щепки крепкий дубовый стол и вынесли стекла из окон.
— Сэр!.. Мистер Грейвс, очнитесь!
Сколько их было — Криденс не знает, тени мелькали по всей квартире, то появлялись, то вновь исчезали. Тина держала оборону, отбивала яркие вспышки к тем, кто их создавал, и все поглядывала на сестру.
А он…
— Сэр, прошу вас!
Он перевернул кресло, добрался к Модести и не выпускал ее из объятий, пока сестренка плакала, уткнувшись лицом в его плечо. А Криденс смотрел на этого человека, так похожего на прежнего Грейвса, и поражался тому, насколько может быть силен настоящий волшебник.
Раз за разом пестрые вспышки озаряли комнату, и возгласы на латыни пугали не меньше взрывов.
— Экспульсо!
— Конфундо!
— Авада…
— Не угадал, — ухмыльнулся мистер Грейвс.
Жуткие крики, кровь — и мужчина в черной мантии упал без ноги на пол.
Господи, как же сильно дрожала Модести в его руках, пока он молил ее не открывать глаза.
— Сэр? — Криденс облегченно выдыхает: на шее у мистера Грейвса вроде бы прощупывается пульс.
Из-за взрыва с потолка пластами посыпалась штукатурка. Зная, что Модести вряд ли оставила бы его в опасности, он оттолкнул ее в сторону. Удар пришелся на левый бок и отозвался глухой болью во всем теле.
С нижнего этажа раздались крики.
— Голдштейн, не геройствуй, уходите! — Грейвс пресек Тину и возвел барьер: синий фейерверк срикошетил в выпустившего заклинание мужчину. — Я позабочусь о Бэрбоуне.
Тина кивнула Грейвсу, приобняла Модести, а после вцепилась правой рукой с палочкой в предплечье Куинни. Приглушенный хлопок — и на место, где секунду назад прятались Голдштейны и сестренка, упало перекрытие с потолка.
Криденс закрыл голову руками.
Очередное отраженное заклинание, очередной алый фейерверк.
Страх оплетал его изнутри, пробирался к заполошно бьющемуся сердцу.
— Крепко держись за меня и ни в коем случае не отпускай!
Борьба с желанием отползти подальше от руки продлилась несколько секунд, ровно до того момента, как яркая вспышка разгромила серебряный щит. Криденс плюнул на голос благоразумия, который вопил, что Грейвсу нельзя доверять, и схватился за рукав плаща.
А после…
Впрочем, Криденс прекрасно помнит, что было после, как бывало с полдесятка раз до: аппарация, холод по всему телу и боль от падения — плащ все же выскользнул из его рук.
Но в Криденсе больше не было злобы на весь мир.
Не было, нет и быть не должно. Он не позволит.
Мистер Грейвс давится кашлем и широко открывает глаза. Мистер Грейвс жадно хватает воздух и выгибается в спине. А Криденс едва успевает подставить под затылок Грейвса свою ладонь: он не понаслышке знает, как больно ударяться головой о камни.
По пальцам струится кровь, левое плечо горит огнем, как и ребра. Криденс понимает это, только когда мистер Грейвс сжимает его запястье.
— Никогда, слышишь меня? Никогда не смей ко мне прикасаться без предупреждения.
Хватка усиливается, и Криденс вынужденно кивает: перед глазами скачут черные точки. И когда знакомый шепот достигает его ушей, а заживляющий заговор стягивает ссадины и оставляет почти незаметную сеточку шрамов, он едва справляется со слезами: все уже было так, и снова повторяется.
— Вставай, мы должны уходить.
Сердце зимы, средина, а то озеро с темными водами без льда. И снега, и деревьев, и неба вокруг так много, как было прошлой ранней весной.
— Твою же мать!.. — с чувством выдает Грейвс после того, как оглядывается по сторонам. — Поднимайся! Ты что, оглох?
Нет, конечно, он не оглох.
Правда встать не может.
Но все хорошо.
Все ведь хорошо, правильно? И Мэри-Лу больше нет. И у него есть… Был до сегодняшнего утра дом, и люди, которым на него не плевать, и даже, как ему показалось, семья.
Так почему же сейчас, после слов мистера Грейвса, Криденс не может дышать? Почему ему кажется, что он распадается на части?
Теплая ладонь осторожно касается застарелого шрама на щеке и заставляет поднять голову, заставляет смотреть в глаза.
— Я хочу тебе помочь, — говорит Грейвс. Лицо серое, кожа кажется тоньше бумаги. — Соберись.
И Грейвс еще что-то говорит. Наверное, что-то очень важное. Грейвс хмурится, но больше не повышает голоса. Слова льются, преобразовываются в предложения, но так и не находят в нем отклика.
Озеро черно, точно уголь. Снежинки падают на нерушимую гладь. Кажется, Честити рассказывала, что снег — пух из ангельских крыльев. Или это была не Честити? Или…