Персиваль на пробу делает еще пару шагов. Тина выходит вперед и становится вровень с ним, пропади пропадом ее не в меру развившаяся смелость. Но ничего не меняется, кроме, конечно, того, что мальчишка начинает сильнее всхлипывать. Криденс зябко ежится, обхватывает себя руками и закрывает глаза. Тоненькие ниточки-паутинки пронизывают тело, будто мальчишка — кукла с воскресных представлений немагов.
Иглы все так же прорывают путь от мышц вглубь. Обезболивающее давно уже стоило выпить, только вряд ли удастся тот флакон теперь найти.
Персиваль отталкивает Тину и, несмотря на то, как сильно горит его кожа, как пробирающий до костей озноб ползет под ней, подается вперед и ловит Криденса аккурат тогда, когда тот обрывает путы и кулем валится на пол вместе с зависшими у потолка щепками и осколками стекла — благо, Тина успевает поставить щит.
Криденс холоден, словно лед. Мальчишка вырывается, но силы в руках не хватает. Криденс хрипло, надсадно выдыхает, когда Тина касается запястья. Мальчишка сдается и прижимается к нему, заставляет Персиваля жмуриться от ярких вспышек боли.
Тина подхватывает Криденса под спину, пробегает пальцами по спутанным волосам и усаживается с ним у стены.
— Все хорошо, Криденс, все закончилось, — шепчет Персиваль, сам себе не веря, и ощущает, как Криденс дрожит.
Из-под слипшихся стрелками ресниц текут слезы. Криденс плотно стискивает губы, плечи напряжены. Сердце мальчишки колошматится о ребра, точно хочет их сломать и выскочить наружу.
И когда Криденс поднимает веки, то глаза уже не белые. Глаза уже привычного темно-карего цвета.
И только тогда Персиваль разрешает себе вдохнуть полной грудью, тогда он сглатывает отдающую металлом слюну и позволяет Тине стереть со лба мальчишки кровь.
В местах соприкосновения огонь под кожей плавит мышцы, и Персиваль изо всех сил удерживает маскирующие чары. Но что примечательно — левое запястье не болит. Как и не фонят часы Серафины.
Криденс словно понимает, что причиняет боль, отодвигается от него и притягивает колени к груди.
Что же стало потом с теми инферналами, которых не взяло даже адское пламя? Серафина вроде бы упоминала какое-то резонансное дело, только он снова слушал в пол-уха после фразы «угроза устранена». В том проклятом озере Брукс, к которому он сдуру аппарировал, не могло же никого быть, верно? Алтарь разрушен, верно? Это был просто ветер на водной глади.
Ветер.
А в рапорте он тогда этого не указал.
— …Он снова во мне, — говорит Криденс тихим надтреснутым голосом. Тина обнимает мальчишку. Персиваль хмурится, качает головой и трет переносицу. — Он снова поглотит меня… Тина, мистер Грейвз, — Криденс пристально смотрит на него. Глаза блестят. — Я думал… Думал, что убил вас, мистер Грейвс. Мистер Грейвс, я не хочу никого убивать.
Мгновения тянутся, точно влажный песок в клепсидре. Дрожь уходит из тела, а за ней и тошнота. Сказать ему по-прежнему нечего. Но мальчишка упорно ждет. Персиваль опирается о стену и поднимается, давит кашель.
— Ты и не будешь, Криденс, — голос Тины так спокоен. Ему бы ее уверенность.
Под ногами хрустит стекло. Персиваль пробирается к окну и манящим заклинанием призывает свою палочку и палочку Тины. Криденс утыкается подбородком в колени, а Тина накрывает мальчишку своим плащом.
И да, надо бы промолчать. Надо дать время мальчишке прийти в себя, но судя по частоте вспышек спонтанного волшебства, времени нет не только у него, но и у Криденса.
— Так уже было раньше, — Персиваль применяет восстанавливающее заклинание: не с первого раза, но шкаф, комод и диван собираются из щепок. И ему нет нужды оборачиваться к мальчишке, чтобы знать, что попал в цель. — Ты каждый раз знал, когда будет следующий приступ. — Тина наверняка прожигает его спину осуждающим взглядом. — И только тогда выбирал цель.
— Да что вы такое говорите?! — Тина хмурится и неосознанно обнимает Криденса за плечи в попытке защитить.
А мальчишка точно перестает дышать и глядит куда угодно, но только не на него.
Стекла восстанавливаются в вынесенных взрывом рамах. Даже старый карниз возвращается на свое место. Руки Персиваля тоже дрожат.
— Да, — шепчет Криденс, и Тина удивленно распахивает глаза.
Персиваль шумно выдыхает и пододвигает восстановившееся кресло ближе к обеденному столу. На какую-то долю секунды ему кажется, будто он снова там, у озера, снова попал в западню. После выброса такой силы вряд ли мальчишка сможет сотворить что-то сильнее невербального Остолбеней, Тине скорее всего ничего не грозит. Но ему нужен ответ несмотря на последствия:
— Так скажи мне, Криденс, почему следующим буду я?
***
— Двое ущербных под одной крышей — действительно перебор, не находишь?
Собственно, дом этот было бы вполне неплохо разобрать до основания, чего уж себя обманывать. Не спускаться в подвал, не выглядывать в сад, где, по словам экспертов, нашли домовых эльфов под одним из деревьев, игнорировать тот факт, что ублюдок за полгода наверняка коснулся здесь всего. Эта грязь стоит огня, только вот жечь что-либо почему-то не хочется.
Странно, почему?
Голдштейн тянется к сигарете. А у него и без дыма горечь стоит во рту.
Серебряный портсигар блестит на солнце. Пальцы в алых полосах — маскировочное заклятие жрет много энергии, неудобно держать. Впору подумать о более приземленных средствах вроде перчаток.
Криденс опустошен разговором и как живая кукла сидит в любимом отцовском кресле, будь оно неладно. Упрямо держит спину, до белизны костяшек впивается в подлокотники. Ну и еще, наверное, у живых кукол — если, конечно, не брать в расчет инферналов Гриндевальда, — нет таких чудесных черных кругов под глазами.
А еще мальчишка клянется всеми богами, что не понимает, почему проснувшееся или вернувшееся или возродившееся — кто ж там разберет, — обскури хочет от него избавиться.
У Персиваля, конечно, есть пара версий, но ни одна из них не сможет его оправдать: он прекрасно знает, что сам во всей ситуации виноват.
— Криденса нужно от вас забрать, — Тина опускает плечи.
Словно есть к кому и куда. Все ожидаемо и стабильно летит в пропасть.
— Я слабо себе представляю, как ты уживешься с ним, Куинни в ее положении и его названной сестрой.
— Ну раньше же удавалось, — выдает она измученную улыбку, точно извиняется за что-то. Ох, Тина. — К тому же, Куинни уже легче.
— Ну да, одолеть мальчишку, который не осознает своих сил, для легилимента ее уровня не составит труда, но вот ведь незадача…
— Откуда в вас столько яда? — перебивает она его и смотрит фирменным изничтожающим взглядом. А он расстраивался, что больше не удостоится подобной чести.
Персиваль улыбается уголком рта.
— Отвык от общения, знаешь ли. Мало практики в последнее время, — он бросает взгляд в сторону мальчишки, — потому и решил помочь. — Только не ахти какой помощник из него получился, даже начать ничего не смог. — Когда стану мерзким, брюзжащим, злобным — больше чем обычно — сквибом, будешь меня навещать?
С третьего или около того раза беспалочковое заклинание срабатывает, и балконная дверь открывается. Чем меньше степень вовлеченности, тем слабее проявление магической сути. Что ж, занятно. Страх или нечто подобное придает сил. Надо бы запомнить на будущее.
О заимствовании средоточия магии в принципе можно уже забыть: даже если Криденс и согласится, что крайне маловероятно, за стабильность результата никто не поручится. Идея была хороша исключительно в виде идеи. Жаль, он этого раньше не осознал.
— Не зря говорят, что надежда — это худшее, что с тобой может случиться.
Тина легко касается его предплечья, и — странно, — привычной боли нет в помине. Может, обезболивающее наконец подействовало спустя столько дней?