— Но именно благодаря ей вы живы, — не то чтобы с укором, но с чем-то подобным говорит она и смотрит своими честными оленьими глазами, словно ей и правда очень-очень жаль.
Криденс прячет лицо в ладонях, плечи мальчишки дрожат. Не удивительно. Тут бы и храбрец пришел в ужас, когда утратил ориентир между реальностью и жутью, что прячется в голове. Персиваль знает, какими последствиями чреват Круциатус каждый день на завтрак, обед и ужин.
Тошнота подкатывает к горлу слишком стремительно.
— А я жив?
Вопрос так и остается без ответа: записка от Пиквери появляется в нагрудном кармане ее пиджака, в жизни до он часто получал подобные послания. Тина быстро пробегает глазами содержимое и спешит попрощаться не только с ним, но и с мальчишкой, который на мгновение даже выходит из своего подобия транса и смотрит ей вслед влюбленным взглядом.
По небу плывут тяжелые свинцовые тучи, воздух чист, сладок и холоден. Персиваль и сам не замечает, как пальцы вцепляются в перила балкона, когда сзади раздаются осторожные шаги.
Криденс все еще бледен, хоть и Тина отпоила его сладким чаем с яблочным пирогом.
Криденс все еще зябко кутается в плед.
— Ма убила бы меня, если бы я устроил что-то подобное в ее доме, — мальчишка устало улыбается, прислоняется спиной к стене. И Персиваль действительно рад, что Криденс, пусть и неуверенно, пошатываясь и прихрамывая, но уже может ходить. — А вы даже и слова дурного мне не сказали.
Кто бы мог подумать, что разгромленная комната стоит адекватно сформулированных предложений. Нужно было давно заплатить эту цену.
— Лучше бы предупредил, что тебе не по вкусу интерьер гостиной, — отвечает он и оборачивается. — Не то, чтобы я стал что-то менять ради тебя. Но ты и сам неплохо справился.
Мальчишка смешливо фыркает, трет нос и снова горбится, когда бросает взгляд на его ладони. Персиваль проглатывает ругательство и прячет руки в карманы.
Внизу снуют немаги по мостовым и в дилижансах, повсюду зажигаются газовые фонари. Все-таки хорошо, что отец когда-то озаботился вопросом безопасности и сделал дом ненаносимым: уличный шум не слышен, как и все, что происходит здесь.
Комната манит жаром от камина, но быть там, внутри, ужасно не хочется.
— Я обуза для вас, Тины. Обуза, которой был для Мэри-Лу, — выпаливает Криденс на одном дыхании и впервые смотрит в его глаза. — И даже хуже: из-за меня погибло много людей. По-хорошему мое место должно быть рядом с тем, другим, кто…
— Прекрати, — он шумно выдыхает морозный воздух.
— Нет, — Криденс глядит на него с таким отчаянием. — Нет. Пожалуйста, мистер Грейвс… Несмотря на все это, на все, что я сделал, вы спасли меня, как весной, заботитесь обо мне, — голос надрывается, становится едва различимым. — Но зачем? Зачем я вам нужен?
Тепло льется по рукам, пробирается от пальцев к плечам, шее, спине. Тепло мягкое, не приносит боли. Если бы только этот мальчишка знал, какой силой обладает.
И надо было давно сказать Криденсу. Надо было, чтобы хоть кто-нибудь из сестер Гольдштейн выполнил часть их уговора, чтобы не ему пришлось говорить то, что он, не имея другого выхода, вынужден сказать. О чем вынужден просить.
— Я ничем не лучше того же Гриндевальда, — говорит он наконец прямо, без утайки, заслуженно презирая себя. Криденс хочет что-то возразить, но он не позволяет, жестом просит подождать. — Мне, как и ему, нужна твоя сила. Только мне она нужна чтобы выжить.
А теперь и у него не хватает храбрости, — видимо, растерял ее где-то по дороге, там же, где оставил свою честь с совестью, — посмотреть Криденсу в глаза.
Персиваль облизывает губы. Какая все-таки ирония. Его не хватает на такое простое, но в то же время непроизносимое «Спаси меня».
И горше становится только когда Криденс, несмотря на все эти манипуляции, недомолвки и ложь предлагает свою помощь. Криденс просто хочет быть полезным, а не ведомым, до конца не понимает, что в этом случае особой разницы-то и нет.
Правда, осознание масштаба проблемы приходит к Персивалю чуть позже: огневиски как раз расползается горячим пятном внутри, пока Криденс вяло ковыряет свой ужин. Слова медленно просачиваются в мозг, и холодок бежит по спине.
Весной. Криденс говорил о весенней ночи на озере Брукс, после которой к мальчишке обливиаторы должны были применить заклятие забвения.
***
Сгруппироваться, выставить блок и ни в коем случае не терять бдительности, — второе, третье и четвертое, чему учат авроров. Первое, — на чем настаивал профессор Бебидж, — изо всех сил постараться не умереть. Именно с этим у Персиваля всегда возникали проблемы.
— Апарекиум! — он направляет палочку в небеса.
Персиваль с досады пинает покрытый снегом камень: сетка антиаппарационного барьера выблескивает серебряными струнами, стягивается к озеру. После длительного бега рана в животе кошмарно болит, не зря ткань плаща стала еще тяжелее.
Помощи ждать и правда неоткуда. Портключ-портсигар так некстати принял на себя одно из секущих заклятий. А кто сказал, что будет просто?
Персиваль закусывает губу, прижимает ладонь к пульсирующей ране, укрепляет заклинание ненаходимости и принимается искать откуда началось построение купола. Если и есть шанс выбраться, то только там: выпускать инферналов и Эмброуза бродить по окрестностям явно не лучший вариант.
Мальчишка приваливается спиной к сосне и медленно сползает в снег. Как на немага, мальчишка еще держится вполне неплохо: не кричит, не паникует, внимательно следует указаниям и, что немаловажно, — не засыпает его ненужными вопросами.
Призвать огонь не представляется возможным — Эмброуз найдет их в два счета, а долго бегать под стягивающимся куполом тоже не удастся. Куда ни глянь — сплошная победа.
— Сэр, у вас кровь, — подает признаки жизни мальчишка и довольно резво поднимается, несмотря на пережитое потрясение: наверняка не каждый день немаг ощущает на себе заклинания. Персиваль несказанно рад, что применил к мальчишке всего лишь обезоруживающее. Хотя вообще странно, что оно сработало — откуда у этого ребенка возьмется палочка? — Сэр, вам больно?
— А ты что, можешь помочь? — хмыкает Персиваль, и даже ощущает легкое подобие укола совести, когда этот перепуганный, продрогший мальчишка вжимает голову в плечи, будто ждет удара.
И не может скрыть удивления, когда тот разматывает и протягивает ему длинный вязаный шарф.
— Если… Позволите, я попытаюсь…
Персиваль трет бровь и кашляет в кулак. Мило, конечно. Но нет.
— Как тебя вообще сюда занесло в эту пору? — металлический привкус на губах — дурной знак. Хуже, чем сжимающие запястье часы со стрелкой на отметке «Смертельная опасность». Снять бы их да выбросить, только Серафина не оценит.
— Я сбежал, — мальчишка горбится еще сильнее, прижимает руки ближе к груди и греет дыханием ладони.
— Лучше бы дома сидел, — отмечает он и отряхивает пальцы от крови: заживляющее никогда не было его коньком.
Так, ладно.
Они пришли с востока. Судя по заклинанию отслеживания, если обогнуть озеро с западной стороны и пойти вглубь, а потом каким-то чудом понять, на каком расстоянии от него Джонсон со Стюартом запустили купол, то…
— Сдох бы лучше, — шепчет мальчишка, но в напряженной тишине фраза кажется слишком громкой.
Тощий, бледный, с лихорадочно горящими глазами то ли от мороза, то ли от высокой температуры. А еще предпочитает смерть спокойному сну в теплой кровати.
— Ну, твое желание может сегодня исполниться, — Персиваль все-таки направляет палочку на мальчишку и произносит согревающее заклинание.
И тот смотрит то на него, то на свои порозовевшие пальцы с таким удивлением, будто проявление чего-то отдаленно похожего на доброту — самое поразительное за сегодняшнюю ночь. Более чем странный ребенок. Но хорошо, что мальчишка после отмены связывающего заклинания побежал за ним.