Они поехали в ресторан на берегу моря. Торопливо скинув с себя пальто, они тут же кинулись дальше, словно были актерами, у которых перед многолюдной публикой должно вот-вот начаться представление, а проклятые стрелки часов уже достигли критической точки. Они запыхались, взбегая по лестнице наверх. Взмокшие, стуча каблуками, прошли через зал и сели за столик у окна.
Оба тяжело переводили дыхание. Кончиками пальцев Орви потрогала лоб. С него скатывались капли пота. Орви выхватила из сумочки платок и вытерла лицо.
Было жарко, и это ощущение никак не проходило. Сквозь тонкие чулки просвечивали покрасневшие колени. Орви убрала ноги под скатерть.
Подскочил официант, Маркус заказал бутылку коньяка. Наполнив фужер до половины коньяком, Маркус залпом осушил его.
Орви последовала примеру мужа.
Орви старалась избегать встреч с детьми Маркуса и Сулли. Когда те приходили, Орви уходила. И хотя дети всегда приветливо и вежливо здоровались с ней, она оставалась неприступной.
Орви решила не мешать Маркусу. Она отдавала себе отчет в том, что при ней Маркус стеснялся бы возиться с детьми. Орви представила себе, как Маркус в ее присутствии принуждает себя быть немногословным и тщательно следит за своим поведением. Конечно, он постарался бы притвориться перед молодой женой, будто не испытывает никаких особых чувств к своим детям. Вероятно, он притворялся бы жестоким, ведь ему необходимо было сохранить Орви, а Орви едва ли доставлял удовольствие непринужденный смех мужа и его детей.
Так Орви и не знала, какие слова произносил Маркус, лаская детей, и о чем болтали дети с отцом. Пусть это останется между ними. Орви считала неуместным вмешиваться.
Когда с приходом детей Орви покидала квартиру, она всякий раз вспоминала Офелию Розин. Конечно, Офелия Розин часто навещала Орви, когда та была маленькой. Хотя сама Орви не помнит ни одного такого случая, но разве о возможности подобных визитов не свидетельствовала старая фотография? Несомненно, ее мама, вязавшая белую шаль, выходила в таких случаях в другую комнату. Что она там переживала, знала лишь она одна. Ни к чему выставлять свои чувства напоказ всем. По всей вероятности, великодушие, присущее благородному человеку, заслоняло у нее остальные, более низменные чувства. Мать должна была хоть немного побыть наедине со своим ребенком, чтобы высказать все те нежные слова, которые не предназначались для посторонних ушей.
Как-то мать Реди, не заметив Орви, назвала сына белым олененком. Все трое от этого покраснели и опустили глаза. А ведь в семье Реди царила атмосфера исключительной откровенности.
Интересно, называла ли Офелия Розин Орви белочкой? Или она была находчивее в выражении своей нежности?
Думая об этом, Орви пыталась примириться с создавшимся положением. Пусть лучше дети приходят в квартиру Паулы, чем Маркус пойдет к Сулли.
Как Орви ни старалась воспитать в себе душевную щедрость, однако после ухода детей она с ревностью поглядывала на Маркуса. Она искала на лице мужа следы счастливой улыбки или рассеянности — не мог же Маркус мгновенно оторвать от детишек свои помыслы.
К своему большому удивлению, Орви замечала, что Маркус — ловкий притворщик. Его лицо не отражало никаких эмоций, в его взгляде невозможно было уловить ни радости, ни грусти. Всем своим видом Маркус подчеркивал: с глаз долой — из сердца вон. Орви, которая не в силах была постичь внутренний мир Маркуса, считала его лицемером и порой очень злилась. Маркус делал вид, что не понимает причины плохого настроения Орви. Таким образом, после каждого визита детей следовала сложная игра в жмурки; несмотря на то, что глаза у участников игры оставались незавязанными, они не хотели видеть истинного положения вещей.
Орви казалось, что если какое-то время дети не приходили, Маркус начинал беспокоиться. И хотя он никогда не говорил с Орви о своих детях, она не сомневалась, что муж скучает по ним. Да разве и могло быть иначе!
Ревность, возникшая у Орви к детям Маркуса и Сулли, порой приобретала весьма неприглядный характер. Орви нарочно уходила из дому, когда должны были прийти дети. Решив избегать их, она стремилась к тому, чтобы и Маркус поступал так же.
Странно, что именно эта болезненная ревность притягивала Орви к Маркусу. Орви казалось, что она бы не пережила, если б Маркус забрал свое барахло и снова перебрался к Сулли. Орви как будто и не помнила уже, как Лулль перед свадьбой уговаривала ее выходить за Маркуса, а ведь тогда все висело на волоске и Орви порой относилась к своему будущему супругу, как к первому встречному с улицы. Теперь Орви вынашивала планы, как бы покрепче привязать к себе Маркуса.