Местные старые девы в сравнении с городскими подругами казались Регине более кроткими — возможно, первое впечатление было обманчиво, в дальнейшем Регина мало общалась с ними, во всяком случае от тогдашних кофейных вечеров осталось впечатление, что одинокие учительницы стоят в некоем условном строю и никто из них не осмеливается сделать шаг ни вперед, ни назад. Они не хотели выделяться. Скромность, как известно, заслуживает похвалы. Даже обставляя свои маленькие квартиры, они подражали друг другу. У всех длинная стена комнаты была занята с пола до потолка секционным шкафом, скромные пожитки одинокого человека вполне там умещались. За раздвижными стеклами поблескивали кофейные чашки и красовались рюмки — ах, до чего же легкомысленными бываем мы порой. Нишу попросторнее занимали транзисторный приемник и журналы — мы привыкли утолять повседневный информационный голод! На нижних полках стояли книги, среди отдельных изданий обязательно выделялась какая-нибудь подписная серия. Нетрудно было догадаться, что в ящиках сложены аккуратной стопкой трусики и бюстгальтеры, а где-то на почетном месте, в непосредственной близости от душистого мыла, хранилась пара ночных рубашек, отделанных кружевами. Умеренный уклад жизни коллег-женщин, разделивших ее судьбу, и печалил и злил Регину. Раздражение шло явно оттого, что она боялась и сама стать такой же. А какой же еще, если ей не удастся создать семью? Бездушный период жизни с любовниками был пройден, отвращение вызывали также бары и рестораны с пошлой, гремящей барабанами или же сладко-чувственной музыкой. Ведь Регина приняла добровольное решение в пользу поселка и отреклась от прежнего образа жизни. В новых условиях не к лицу было поддаваться тоске, не было смысла также оплакивать свою бывшую жизнь.
Однако Регина была не железной, первое время она то и дело ловила себя на том, что жалеет о происшедшей перемене.
Затем судьба немного подшутила над Региной, высекла искру надежды, сверкнула и даже чуть было не ослепила. Вдруг показалось, что песня не врет — где-то для каждого кто-то живет.
Вокруг Регины начал увиваться математик Мартинсон. Стоило ей направиться к вешалке, как Мартинсон, словно по приказу, подавался вперед и на пружинистых подошвах быстро-быстро семенил к Регине, чтобы подать пальто. В один из трескучих февральских дней Регина увидела у себя на столе букетик хрупких ландышей. Учительницы защебетали и склонились над букетиком, чтобы уловить дуновение весны с цветков, которые, казалось, озябли между бледными листочками. Мартинсон стоял в учительской у окна, по-наполеоновски заложив за отворот пиджака руку и ожидая благодарного взгляда Регины. Ожидание его оказалось не напрасным. Все принялись наперебой с жаром рассказывать об удивительном умении Мартинсона выращивать цветы. Мартинсон отмахивался от сыпавшихся на него похвал и, словно комментатор по сельскому хозяйству, пояснял, что в этом году условия роста были неблагоприятными, ландыши запоздали с цветением и оказались хилыми. Под общий гомон географичка Рита шепнула Регине на ухо:
— Мартинсон завзятый холостяк.
В ее словах Регина могла прочесть какой угодно намек. Мол, пусть напрасно не надеется, в этой женской компании Регина не первая и не последняя, кому зимним днем преподносят в качестве сюрприза цветы — принимать Мартинсона всерьез не стоит.
Когда Герта в тот же вечер увидела ландыши, она кисло улыбнулась и сказала, словно сговорившись с Ритой, что Мартинсон завзятый холостяк.
Немного поразмыслив — Герте явно не хотелось выглядеть нетактичной, — она все же нехотя буркнула:
— И страстный коллекционер.
Регине предоставили возможность самой разобраться в Мартинсоне: Герта, которая, в общем, охотно высказывала собственное мнение, ничего к своим скудным словам не добавила, и на ее лице еще долгое время сохранялось виноватое выражение, будто она ляпнула гадость.
Регина поняла, что здесь, в поселке, люди слишком хорошо знают друг друга и к каждому приклеен ярлык. Никто не надеялся на чье-либо изменение либо перелом.
У Регины на душе стало скверно, ей показалось, что предстоит приспособиться к какой-нибудь готовой форме, коллеги уже сгорали от нетерпения — вновь прибывшей следовало дать определение. Видимо, не случайно в иных местах аллеи парка украшают намалеванными на листах железа лозунгами, обрамленными железными же трубками, похоже, людям нравится ясность, никакие установленные истины не должны подлежать изменениям.
Коллекционер?
Почему Герта с такой неприязнью произнесла это в общем-то невинное слово? Регине не приходилось иметь дело с подобного рода людьми; в круг ее знакомых не попадали ни состоятельные люди, ни расхитители народного добра, которые удовольствия ради собирали бы картины известных художников или уникальный фарфор. К счастью, Регина не соприкасалась и с охотниками за иконами, которые обманом выманивали у старушек святые образа. Не знала она также никого, кто находил бы удовольствие в ребяческом увлечении собирать марки или этикетки от спичечных коробков. Лишь одного человека Регина могла бы причислить к подобной категории — Айли. Та коллекционировала мужчин. Это моя небольшая слабость, как правило, извинялась Айли и действовала будто наркоманка. Пестрота окружения и быстрая его смена доставляли ей наслаждение. Семейные люди — это несчастные узники, говорила она. Опыт одной ночи больше всего сродни ее натуре. Вот она и нахватывалась альковных впечатлений, а круг ее партнеров все расширялся. Айли вела учет своим связям, коллекционерам свойственно вести картотеки. Современными перфокартами Айли не пользовалась, она пока довольствовалась записной книжкой удлиненного формата. В кругу подруг она любила листать ее и, морща нос, сетовать на пробелы в своей коллекции. По ее словам, в списке не хватало водолаза, государственного деятеля и водителя трамвая. Приятельницы начали сторониться Айли, но она и не нуждалась в обществе женщин. Айли то и дело видели с кем-нибудь под ручку; когда она находила себе нового партнера, глаза ее начинали алчно блестеть, и этот голубой огонек уже не угасал, пока на следующее утро имя мужчины не бывало занесено в записную книжку. Айли в кругу знакомых Регины презирали и называли филателисткой.