После института Надя Давыдова, конечно, ни на какой кафедре не осталась, хоть и получила красный диплом. Дело в том, что диплом она защищала уже на девятом месяце беременности. Ясное дело, такая аспирантка никому на фиг была не нужна. Поэтому распределили Давыдову в номерной институт, другими словами в «почтовый ящик». Распределение ей было по барабану. Она ждала Степку. С самого начала Давыдова была полностью уверена, что в ней зародился мальчик и зовут его Степка.
Когда Степка наконец появился, первым делом он пописал на папин магнитофон. Сразу, как из роддома принесли, одеяло развернули, чтобы посмотреть, что там такое Давыдова родила, вот тут Степан и пустил струю. Причем весьма прицельно, как-то наискосок, именно в магнитофон. Видимо, надоела ему эта музыка до чертиков еще в материнском животе. Описанный магнитофон, как ни странно, работать отказался. Даже несмотря на то, что свекровь радостно сообщила всем, что детские писи все равно что божья роса. Стас на сына всерьез обиделся и выкинул магнитофон на помойку. А потом пошел в магазин и на всю зарплату купил себе новый. Других денег в доме не было, и Надя Давыдова наконец поняла, что является матерью двоих детей. Так как Стаса переделать было уже невозможно, она стала растить себе помощника и защитника из Степана.
Со временем Стас перешел с пива на портвейн, а потом и на более крепкие напитки, в результате чего он становился патологически говорливым и нес невозможную ахинею. Давыдова не могла слушать всю эту чушь и с тоской вспоминала недавнее прошлое. Пришлось себе признаться, что в свое время она выбрала себе в мужья дурака. Как только Давыдова это уразумела, со Стасом все чаще и чаще стали случаться самые настоящие запои. И все больше и больше времени Стас стал проводить в горизонтальном положении, распространяя вокруг себя невозможно гадские запахи. Музыку он почти уже не слушал.
Когда Степан немного подрос, он на полном серьезе предложил матери развестись со Стасом. Услышав от ребенка такие страшные слова, Давыдова не на шутку перепугалась. Она вспомнила разговор с отцом про грабли судьбы. Ведь эти самые грабли вот уже несколько лет лупят ее по башке почем зря, а она прет и прет, как танк, по выбранному в юности коридору и непонятно на что надеется. Давыдова поставила перед Стасом вопрос ребром. Стас разводиться не хотел, бросать пить тоже. Наверное, ему было очень удобно, ведь Давыдова его ни капельки не беспокоила. А когда тебе удобно, зачем что-то менять?
Давыдова совершенно не могла и не умела устраивать скандалы, она мягко уговаривала Стаса, пытаясь достучаться до его разума. И все чаще и чаще она стала задаваться вопросом, а есть ли там этот разум вообще. О наличии разума свидетельствовал тот факт, что Стас все-таки никогда ничего не делал во вред себе. Разве это не признак разумности существа? Даже пил он до определенного предела, никогда не допиваясь до бибиков и зеленых человечков. Когда его всерьез поглощала пучина запоя, он с пьяными слезами кидался в ноги к Давыдовой и просил вызвать доктора. При этом он клялся и божился, что больше в рот не возьмет алкогольную гадость. Добрая Давыдова знала, что за этими словами стоит его искреннее желание именно так и поступить, но знала она и то, что он слаб и слова эти останутся словами. Однако Давыдова никогда не осуждала Стаса за его слабость, понимая, что это уже болезнь, и доктора вызывала. Мало того, еще и оплачивала. В результате разводиться с Давыдовой Стас категорически отказывался. А потом, как же можно разводиться, когда после развода жить негде будет? Не устраивать же коммуналку в квартире, с таким трудом вырванной у родного государства. О том, чтобы Стас вернулся к своим родителям, речи быть не могло. И тут Давыдова тоже его понимала, ведь там его заклюют и отправят лечиться.
И неизвестно еще, сколько бы Давыдова маялась со своим Стасом, если бы в стране не началась перестройка.
В обеденный перерыв она обычно пулей выскакивала из своего «ящика» и летела по магазинам отоваривать карточки. Если удавалось урвать американские куриные ноги, Давыдова была на седьмом небе от счастья, но и пролетарской тушенке с розовой хрюшкой на банке она была несказанно рада. Тушенка замечательно готовилась с картошкой, мешок которой удалось запасти через подшефный «ящику» колхоз. В тот день она металась по близлежащим магазинам в полном смятении. Ничего не было. Так, с перекошенным лицом, она и налетела на Игоря Шестопалова. Тот неспешно шествовал по улице в модных черных очках и с теннисной ракеткой в кожаном футляре. Вообще весь вид Шестопалова свидетельствовал о постигшем его благополучии.