Николай Павлович. Нет еще.
Изольда Тихоновна. Конечно. Тебя за смертью хорошо посылать. Живодеры. А чем, интересно, я буду кормить этого крокодила? Ладно, если вам наплевать на молодое животное и на старого человека, сама схожу.
Галина Аркадьевна. Что вы, ни в коем случае, я пойду.
Изольда Тихоновна. Вы пойдете по своим делам. Вам надо поточную линию автоматизировать? Вот и идите и автоматизируйте ее. Если у нас уже нет мужчин, чтобы это сделать. А я вместо вас пройдусь с вашим песиком. (Подходит к Николаю Павловичу, берет у него поводок. Сюсюкает.) Что, моя сладенькая, что, моя дурашка лохматенькая, что, мой крокодильчик умненький…
Галина Аркадьевна. Почему это взрослые люди, как только начинают говорить с детьми или собаками, превращаются в каких-то прямо слабоумных.
Изольда Тихоновна. Могу себе представить, как вы разговаривали со своей внучкой. Как на производственном совещании, наверное. Бедный ребенок. Теперь за животное взялись. Между прочим, не гуляйте с ней перед домом, управдом мне сцены устраивает.
Галина Аркадьевна. А где же мне с ней гулять прикажете?
Изольда Тихоновна. В скверике, за домом.
Галина Аркадьевна. Это далеко. Мне некогда перед работой. И потом, тут все с собаками гуляют. Изольда Тихоновна. Я не знаю, что он говорит другим собакам, но то, что он говорит мне как ответственному квартиросъемщику, я слушать не желаю. (Подходит к ПДП.) Почему вы все это мне говорите? Это не моя собака.
ПДП (встает). Но невестка-то ваша.
Изольда Тихоновна. Вот именно. С меня и этого хватит. Сами с ней говорите. (Отходит.)
ПДП (подходит к Галине Аркадьевне). Между прочим, некрасиво.
Галина Аркадьевна. Что некрасиво?
ПДП. Культурный человек вроде. Ответственный работник.
Галина Аркадьевна. Что же в этом некрасивого?
ПДП. А оправляетесь возле дома.
Галина Аркадьевна. Я?!
ПДП. Вы – не знаю, не видел, не скажу. А собачку вашу видел. И скажу. И закрывать на это глаза не могу. Была б еще одна. А то вас – целая стая. Глаз не хватит закрывать.
Галина Аркадьевна. Но ей же всего полгодика. Куда же мне с ней идти? А тут пустырь, тут никто не гуляет, ие ходит.
ПДП. Это уже не пустырь. Это уже объект. Там спортплощадка запроектирована.
Галина Аркадьевна. Для кого?
ПДП. Для вас.
Галина Аркадьевна. Для кого, для нас?
ПДП. Для престарелых. Кто от инфаркта бегает. Без собак, конечно.
Галина Аркадьевна. Но до этого, пока не построят, почему же нельзя пользоваться пустырем?
ПДП. Вы где живете – знаете?
Галина Аркадьевна. Знаю, знаю.
ПДП. Плохо знаете. Вы в образцовом городе живете. А образцовому городу нужен образцовый порядок. А где я его возьму, когда тут собак поразводили? А потом мне же их на шею вешают. Так что давайте платите штраф, а собачку вашу – от греха подальше.
Галина Аркадьевна. Как это – подальше?
ПДП. Продайте или подарите кому-нибудь.
Галина Аркадьевна. Интересно. А им, значит, можно собак, в другом районе?
ПДП. А нас другой район не интересует. Каждый вносит свой вклад на своем месте. Вот я свой вклад внесу, а они пусть уж свой сами вносят.
Галина Аркадьевна. Знаете, я думаю: пока у нас за порядком следят такие блюстители, как вы, образцовым он не станет.
Николай Павлович (подходит). Что тут за прения?
ПДП. Говорят, у художников глаз – ватерпас. Что же вы не разглядели, змею пригрели. И еще без прописки. Ну ничего, общественность, она среагирует, она создаст атмосферу нетерпимости. (Отходит, садится в кресло.)
Николай Павлович. Мерзкий тип.
Галина Аркадьевна. Как вы его терпите? Его гнать надо.
Николай Павлович. Смотри, оказывается, какая ты боевая! Никогда бы не подумал. А я тебя – все акварелью, акварелью. А тебя ведь надо – темперой.
Изольда Тихоновна (подходит). Я сейчас была в гастрономе, цыплят давали. Почти без очереди.
Галина Аркадьевна. Но ведь я вчера уже привезла цыплят из нашего буфета.
Изольда Тихоновна. Сравнили – из какого-то буфета или из гастронома. А цыплята мне все пригодятся, у меня в субботу день рождения, если вы еще не забыли. Конечно, это не для всех праздник.
Николай Павлович. Ma, ну что ты говоришь.
Изольда Тихоновна. Я знаю, что я говорю. И твоя жена тоже. (Отходит.)
Галина Аркадьевна. Это немыслимо. Надо размениваться.
Николай Павлович. Попробуй поищи что-нибудь около завода.
Галина Аркадьевна. А ты не можешь?
Николай Павлович. Что ты. Если мама узнает…
Галина Аркадьевна. Ну конечно – мне ведь терять нечего.
Николай Павлович отходит. Появляется женщина из Зюзина.
Женщина (Галине Аркадьевне). Смотрите, смотрите, конечно. Только чего смотреть – все едино. Коробка и коробка. С дыркой для света.
Галина Аркадьевна. Ну почему – планировка.
Женщина. А, один черт. Главное – чтоб отдельная, чтоб никого не видеть. За день столько перед глазами намелькает, к вечеру только и мечтаешь одной побыть.
Галина Аркадьевна. А вы кем работаете?
Женщина. Мы-то? Мы все больше продавцами. Не всем же спутники запускать.
Галина Аркадьевна. Вы так говорите, словно кто-то виноват в этом. Если вам не нравится ваша работа…
Женщина. Мне-то? Мне нравится. Это другим она не нравится, считают, что за прилавком одни жулики стоят. А я так думаю, что это еще неизвестно, где их больше – по какую сторону прилавка. Ладно, не обращайте внимания. Это я по горечи. Вы с кем разъезжаетесь – с мужем небось?
Галина Аркадьевна. Нет, с его мамой.
Женщина. Мужика, значит, не поделили. Тогда правильно. Так и надо. Свекровь, она все одно никуда не денется, а мужик – он и ручкой сделать может. Если сильно припечет.
Галина Аркадьевна. Дело не в «ручке». Просто тяжело все это. Меж двух огней.
Женщина. Правильно, правильно. Вы молодец, вы мужика-то берегите. А то потом спохватишься – поздно будет. Я раньше тоже так думала, как все, – подумаешь, делов-то. Раньше, бывало, соберемся после смены – чайку попить или чего покрепче, и начинается – а у меня, а мой – и пошло-поехало. Послушать, так выходит, все с бегемотами живут, не иначе. Чего, спрашивается, живут, если так плохо. А попробуй отними этого бегемота – горло перегрызут. Что ты! Правда, потом, когда годиков-то поприбавилось, поутихли немного. А может, чего понимать больше стали. Я раньше своего и вовсе не понимала – сидит себе и сидит. Тихо так сидит и куда-то в себя смотрит, будто видит там чего. Я злилась, конечно, чего это он там, в себе, разглядывает, чего я не знаю. Он у меня ведь вообще такой – из интеллигентных. У него отец доцент и мать тоже – переводчица. И они, конечно, против меня были жутко как. Когда он со мной сошелся, они вроде как от дома его отлучили, не разговаривали. Ну кто я – продавщица простая, разве пара ему. А у меня ведь еще и ребенок от первого мужа, мальчуган. А он взял да назло им и говорит: давай, говорит, распишемся и ребенка, говорит, давай усыновлю. А я же вижу, что он просто назло им, по горячке, и не соглашаюсь. Живи, говорю, так, чем тебе плохо. А он – да нет, говорит, не плохо, но по-свински получается, не люблю я, мол, этого. Он не любит. Но я держу характер, ни в какую, значит. А он еще больше распаляется, в азарт вошел. Ну и хорошо, думаю, ну и пусть, крепче любить будет. Да честно говоря, даже и не знаю теперь, хотела ли штамп ставить. И хотела вроде, и боялась. Сглазить боялась. У нас и так все хорошо было. Всю дорогу. И чем дальше, тем все лучше. А потом вдруг как гром… Ну, побаливало немного, думали, может, аппендицит какой или там язва. А тут как раз вызывают в поликлинику. Я сначала не поняла – куда и зачем, написано, кабинет такой-то. Прихожу, а это онкологический. Вы, спрашивают, жена такого-то? А я и не знаю, что сказать. Какая, говорю, жена, мы не расписаны. А он назвал вас, говорят, как жену. Ну, говорю, раз назвал, значит, так и есть. Ну она и выкладывает все мне. И говорит – без операции никак. Да и с операцией. Запущено больно. Но все равно, говорит, попробовать надо. Шанс, говорит, есть. Помогите нам уговорить его, он не хочет ложиться в больницу. Они ж ему не сказали полностью, в чем дело. Сказали, мол, просто какая-то киста безобидная. Мол, чик ее – и все. Но он понял, конечно, все, он у меня вообще очень про все понятливый. Я сначала проревела сутки, отгул даже взяла, его к себе отправила, у него своя квартира, чтоб не видел, в каком красивом я виде. А на другой день завела вроде бы так, к слову, разговор про больницу, и так все – шуткой, шуткой, вроде бы я тоже думаю, что просто пустяки все это, а не операция, как родинку удалить. Говорю ему – хочешь, я тоже за компанию лягу, у меня под лопаткой родинка большая. А он и говорит – я, говорит, лягу в клинику при одном условии – если ты со мной распишешься и обменяешь две наши квартиры на одну. Я ему говорю, что, если не дай бог что, то мне ничего и не надо. Мне и раньше ничего твоего не надо было, кроме тебя самого. А он мне: непутево жил с тобой, хоть после жизни от меня какой толк будет… Это утром было, а с обеда мне на работу. Пришла, а руки, веришь, дрожат так, что держать ничего не могу. Режу колбасу там, сыр, а перед глазами – как его будут резать. И такое чувство – будто этим самым ножом. Чувствую – не могу больше, или палец себе сейчас отхвачу, или еще что сделаю. А тут, как назло, тип одни – порежь ему четыреста грамм отдельной, да потоньше. Ну ты подумай. Сжала зубы, режу. А он – я ж потоньше просил, а вы нарочно ломтями. Это я, значит, нарочно. Ну что я ему могу сказать, разве ответишь им что. Ведь каждый из них меня минуту видит – и привет. Ему же все равно, в каком я состоянии, что у меня на душе, он же не на меня – на весы смотрит, чтоб не обвесили, не дай бог. Не выдержала я тут и сказала все, что думаю. Про всех про них. Он – к заведующей да в книгу жалобную. А я бросила все – и домой. И так больше и не пошла. Они приезжали, уговаривали, продавцов-то ведь нет, никто работать не хочет. А я говорю – увольняйте, как хотите, сейчас работать не могу. Сил нет. Они говорят – мы тебе за свой счет дадим, напиши, будто по семейным обстоятельствам. А я спрашиваю – почему же это будто, разве они не семейные, эти самые обстоятельства. А они говорят – вы, мол, не расписаны. Ах так, говорю, ну так ладно. И на другой день – в загс. А там свои дела, там очередь на три месяца вперед. А разве ему можно ждать три месяца? Я к заведующей, объясняю все. Она говорит – я, конечно, понимаю вас и даже сочувствую и все такое, но права не имею распорядок нарушать. Я говорю – ну хотите, я справку из поликлиники принесу, что жених мой – это они его так называли – жених, надо же, пять лет живем, жених все, – так вот, говорю, хотите, я справку принесу, что он нуждается в срочной операции. Она говорит – принесите, но я все равно сама не могу это решить. Идите в исполком, к секретарю, она может разрешить. Ой, господи, как вспомню все это…