Некоторые ценят художественную литературу главным образом как средство обнаружения истины или сообщения истины. "Истинность в вымысле" ничего не говорит о художественном вымысле как средстве постижения истины. Но эти темы связаны. Самое простое - это когда между автором и читателем имеется молчаливое соглашение, что то, что является истинным в его произведении, касательно общих вопросов или даже частностей, не должно отклоняться от того, что, он действительно считает истинным. И в самом деле: такое молчаливое соглашение может распространяться и на частности. Вообразим скандальное политическое разоблачение, написанное от лица одного из участников, в котором действуют персонажи по имени "Никсен", "Хэйг", "Уогонер", "Бондсмен"...(Намек на реальных лиц, замешанных в скандале с Уотергейтом: Ричарда Никсона, Артура Хейга и т.д. - Пер.) Тогда читатели, если они знают, что автор хорошо информирован, могли бы выяснить истину, выяснив, что является истинным в его произведениях. Кроме того, и автор мог бы обнаружить какую-то истину в ходе усилий по выполнению условий сделки со своей стороны. Без сомнения, говоря о познавательном значении литературы, люди имеют в виду что-то совсем другое. Попробуем обнаружить что-нибудь несколько более возвышенное, что они имеют в виду. Художественный вымысел мог бы служить средством обнаружения модальной истины. Я нахожу, что очень трудно сказать, может ли существовать такой объект, как почтенный нищий. Если может, то это можно доказать при помощи художественного повествования. Автор истории, в которой истинно, что существует почтенный нищий, одновременно обнаружил бы и продемонстрировал бы, что такая возможность существует. То же самое могут сделать актер или художник. Здесь вымысел служит той же самой цели, что и пример в философском произведении, хотя он не сработает, если повествование о почтенном нищем не будет разработано более полно, нежели наши обычные примеры. И, наоборот, отметим, что философский пример не что иное, как сжатое художественное произведение. Что более важно, художественная литература может сообщать нам содержательные истины касательно нашего мира. Конечно, это не может служить заменой невымышленных данных. Но иногда дело не в нехватке данных. Мы, пожив в мире хотя бы немного, располагаем множеством данных, но мы, возможно, узнали из них не так много, как мы могли бы. Эти данные опираются на определенную пропозицию. Если только сформулировать эту пропозицию, сразу же станет ясно, что мы располагаем очень хорошими данными в ее пользу. А без этого мы так и не узнаем ее. И здесь нам может помочь художественный вымысел. Если нам дано художественное произведение, такое, что данная пропозиция в нем очевидным образом истинна, мы вынуждены спросить: а является ли она также истинной simpliciter? А иногда, когда мы располагаем множеством неоцененных данных, задать вопрос уже значит узнать ответ. В таком случае автор художественного произведения сделал открытие и дает читателям средство, позволяющее сделать для себя то же открытие. Иногда пропозицию, которая становится нам известна таким образом, можно сформулировать сразу же, как только она пришла на ум, уже безотносительно к художественному произведению, привлекшему к ней наше внимание. В общем случае это не так. Иногда единственный способ сформулировать истины, к которым привлекло наше внимание какое-то художественное произведение, состоит в том, чтобы как-то сослаться на это произведение. Шл?ма - это такой человек, что относительно него можно сделать истинные утверждения, поразительно напоминающие утверждения, истинные в некотором художественном произведении относительно некоторого его персонажа по имени Шл?ма. На время или навсегда слово "шл?ма" стало необходимо для формулировки разнообразных истинных утверждений, сперва для тех, кто знает соответствующую историю, а затем и для тех, кто (подобно мне) не знает ее. Таким образом, художественный вымысел может действительно служить истине. Но мы должны быть осторожны, поскольку он может также распространять заблуждения. (1) Какие бы молчаливые соглашения ни господствовали, может быть так, что вопреки этим соглашениям, утверждения, представленные истинными в художественном произведении некоторого автора, на самом деле не являются истинными, потому ли, что автор ошибся, или потому, что он пожелал обмануть тех, кто положился на предполагаемое соглашение. (2) При методе объединения в художественном произведении могли бы оказаться истинными несколько вещей, которые в действительности противоречат друг другу. В таком случае художественное произведение могло бы убедить нас в ложном модальном суждении, заставляя нас поверить в реально не существующую возможность. (3) Если накопилось много вводящих в заблуждение данных, то вполне могут быть такие ложные суждения, что достаточно только сформулировать их, чтобы в них поверили. D. Загадка хвастливого скотовода Певец поет такую песню: Я скотовод по ремеслу, а зовут меня Гадкий Дейв. Я старый и седой и одноглазый. На дворе я, конечно, искусен, но стоит посадить меня на коня, И я поеду, куда многие молодые не осмелятся. Дальше хвастовство становится все более неправдоподобным: езда верхом, хлестание, клеймение и стрижка овец, ... На самом деле, я повелеваю всем, черт возьми! Ясно, что это художественный вымысел. Что в нем истинно? Ответ должен состоять в том, что, в этом художественном произведении скотовод по имени Гадкий Дейв, хвастаясь, лжет напропалую 14. И мы действительно придем к такому ответу, если мы возьмем ближайшие миры, в которых повествователь действительно делает то, делающим что он притворяется в нашем мире. Ибо это и есть один из тех исключительных случаев, кратко рассмотренных в примечании 7, когда повествователь не делает вида, что рассказывает правду о вещах, о которых знает. Певец воображает себя Гадким Дейвом, который, хвастаясь, говорит неправду. Это вымысел внутри вымысла: вымыслы Гадкого Дейва сами по себе являются вымыслом, а его хвастовство - притворным говорением правды. В вымысле внутри вымысла он действительно является повелителем всего. Во внешнем художественном вымысле это не так, он только утверждает это. Этот вымысел в вымысле сам по себе не составляет проблемы. Но рядом лежит настоящая проблема и я не могу предложить никакого решения. Почему этот вымысел в вымысле не рушится? Когда певец делает вид, что он Гадкий Дейв, делающий вид, что он рассказывает о самом себе правду, то как это отличается от того, как если бы он делал вид, что он Гадкий Дейв, действительно рассказывающий о самом себе правду? Должно иметь место первое, а не второе; иначе мы должны были бы заключить, что нет никакого вставленного художественного вымысла и во внешнем вымысле - теперь единственном вымысле - истинно, что Гадкий Дейв повелевает всем и рассказывает нам об этом. Это значило бы совсем не ухватить сути дела. Мы должны отличать то, когда кто-то делает вид, что делает вид, от того, когда он действительно делает вид. Интуитивно кажется, что мы в состоянии различить эти случаи, но как следует это анализировать? Примечания