Но у въезда на мост, как на грех, расположился гаишник, молодой парень, слоняясь около своего мотоцикла, он со скучающим видом поигрывал жезлом.
Я когда-то читал, что наличие постороннего зрителя стимулирует истерику, и это, увы, оказалось чистейшей правдой. Завидев его, Полина заговорила опять, причем с явным расчетом, чтобы он ее слышал:
— Тебе не понять, как я счастлива! Ты не понимаешь, что значит быть просто нормальной женщиной! Женщиной, которая хочет всего одного мужчину, и именно того, который сейчас со мной!
Парень, от удивления подняв жезл к плечу, разглядывал нас с любопытством. Его внимание вдохновило ее на продолжение речи:
— Да, да, и я не хочу ни колоколен этого города, ни телебашни, ни этого усатого молодца, ни его жезла, ни даже выхлопной трубы его мотоцикла!
Она сильно взвинтила себя, и мне ничего не оставалось, как начать с ней целоваться, одновременно сделав извиняющийся жест рукой, ибо я не желал никакого скандала.
— По-моему, твою бабу заносит, — философски заметил парень, — хочешь, тормозну тебе тачку?
Я успел в ответ только молча кивнуть, потому что она открыла рот для новой тирады, и мне пришлось опять заслонить эту амбразуру долгим поцелуем, длившимся, пока гаишник, махнув жезлом, не остановил какой-то драндулет. В машине она тоже не хотела сидеть спокойно, я целовал ее отчаянно и непрерывно, и она постепенно обмякла, а губы сделались влажными и податливыми.
Когда мы добрались до моего жилья на Фонтанке, Полина сникла, руки стали совсем ледяными и губы нервно подрагивали. Поднимаясь по лестнице, я был уверен, что единственный способ ее успокоить и отогреть — это немедленно заняться любовью. Но оказалось, она не зря, даром что в истерике, объявила сегодня себя «просто нормальной женщиной». Без видимой спешки, но удивительно быстро, притом запретив мне вмешиваться, она навела порядок в квартире, а затем из того, что нашлось на кухне, соорудила недурной ужин. Выбравшись из ванной, я застал уже празднично сервированный стол, со свечами — я даже не знал, что у меня есть свечи — и бутылкой коньяка, обойденной, каким-то чудом, вниманием побывавших в доме громил. Сама же Полина, в импровизированном из моей футболки переднике, выглядела счастливой, как школьница, которая, по случаю отъезда папы и мамы, зовет своего мальчонку, чтобы поиграть с ним в семейную жизнь, накормить его ужином и порезвиться на широкой родительской кровати.
Ночь и утро прошли у нее под лозунгом: «Я — просто нормальная женщина». По взаимному молчаливому соглашению, об ее истерике не вспоминали, и не потому, что считали эту тему опасной, а скорее — ненужной. К сожалению, была еще одна тема, о которой говорить не хотелось, но избежать ее было невозможно: о лаборатории, Ордене и степенях посвящения. С момента утреннего пробуждения во мне трепыхался какой-то неотвязный сигнал тревоги, требующий не откладывать этого надолго. Сама мысль о том, что мне придется подвергать жесткому анализу речь Полины, разбираясь, какую информацию и с какими целями ей рекомендовано, либо всего лишь разрешено, либо, наоборот, запрещено мне сообщать, была противна. Но, увы, неизбежное — неизбежно, и, с внутренней неловкостью и отвращением к себе, мне пришлось приступить к этому разговору.
Нет, дружок, ты для этого не годишься. Разговаривать буду я, ибо все еще я владею Пальцем.
21. ДОКТОР
Натуралисты, причисляя человека к животным, еще не совершенно освободились от предрассудков, когда отвели ему первое место в зоологии; а между тем преимущество человека не зоологического свойства, и первенство в животном царстве для значения человеке гораздо вреднее, чем только животное происхождение.
— Я хочу задать тебе несколько вопросов.
— Ты хочешь задать мне несколько вопросов, — ответила она голосом, лишенным интонаций. Должно быть, она, как и я, понимала неизбежность предстоящего разговора, и он ей был тоже неприятен.
— Ты не против беседы на свежем воздухе, во время прогулки? Здесь побывали посторонние люди, и стерильность квартиры не гарантирована.
— Я не против беседы на свежем воздухе, во время прогулки.
Выйдя на улицу, мы медленно брели по Фонтанке, было душно и жарко. Под ногами на каменных плитах скрипел песок, рассыпанный пескоструйными аппаратами, и ветер иногда швырял нам его в лицо. Ни Полина, ни я не спешили начать разговор, и затянувшаяся пауза стала томительной. Этой ночью, и вчера вечером, мы были близкими людьми, как она недавно сказала, даже «предельно близкими», и не хотелось обретать друг в друге если и не врага, то даже условного противника. Внешне мы выглядели, вероятно, молодоженами, уже нашедшими основу для постоянного семейного конфликта, но еще не потерявшими взаимного сексуального интереса. У нее первой не выдержали нервы.