— Их беспокоит возможная конкуренция?
— В своем деле они вне конкуренции. Их беспокоит развитие криминальных технологий исследования. Их беспокоит потенциальная угроза захвата их лаборатории или их самих. Они хотят знать, какие силы стоят за этим, уровень их осведомленности и возможностей. Для них будет ценной любая добытая тобой информация.
— Ты шутник, Философ. Если ты сам веришь в то, что говоришь, ты предлагаешь мне самоубийство.
— Не совсем. Ты — слишком мелкий объект, чтобы тебя заметили раньше времени. Если, конечно, сам не засветишься. Я рискую здесь не меньше, чем ты. Разве я похож на самоубийцу?.. Разумеется, определенный риск есть, но его хорошо оплатят. И еще, у тебя будет мощная поддержка. Возможности моих друзей велики. Первое подтверждение ты получишь через пару дней: нас с тобой выпишут из этой психушки.
— Слушай, парень, я не люблю, когда за меня решают. Даже по мелочам. Я тебе, кажется, ничего не обещал.
— Об этом пока нет и речи. Успокойся, тебя никто не подкупает. Это не аванс, а просто любезность. Не захочешь — ни меня, ни их больше никогда не увидишь.
Ответить я не успел: привезли обед. Философ быстро съел свою порцию и попросился позвонить по телефону.
Сегодняшняя дежурная, Даша, медсестра пожилая и строгая, вольностей не одобряла, но к Философу питала слабость.
— Ладно, иди, только скоро. Я тебя здесь подожду. — Отправив Кольку с кастрюлями в следующую палату, она уселась на койку Чудика, облокотилась на тумбочку и мгновенно задремала.
Телефоны-автоматы висели поблизости, на лестничных площадках всех этажей, и на телефонный звонок обычно требовалось пять или десять минут. А тут прошло уже с полчаса, но Философа все не было.
— Вот, — сказала назидательно Даша, вставляя ключ в замочную скважину, — шелопут твой приятель. Теперь придется искать.
Следующие несколько часов я провел в одиночестве, прислушиваясь к голосам во дворе и шагам за дверью.
В восемь, когда развозили ужин, Даша явилась скорбная, с поджатыми губами.
— Что ты на меня смотришь, как пес на котлету? Думаешь, скажу тебе что-нибудь? Не скажу.
— Я уже догадался, Даша. Но ты скажи все-таки.
— Не положено больным говорить, да, так и быть, скажу. Сердечный приступ у твоего друга. Прямо в коридоре упал.
— Где упал?
— А тебе-то не все одно? За телефонным узлом, рядом с уборной. И чего он туда пошел? Может, приспичило.
— Сейчас он где?
— Где… где… в морге.
— Даша, своди меня попрощаться.
— Ну, придумал. Ежели всех в морг водить, это что же получится?
— Да при чем здесь все, Даша? Это же мой погибший товарищ!
Я хорошо знал, за какую струну дергаю. До психушки Даша успела послужить в армии, пока ее не контузило на учениях, и к словам «погибший товарищ» сохранила отношение войсковое, благоговейное.
— А что как мне попадет за тебя?.. Ладно, пошли.
В морге, на покрытом цинком столе, в слепящем свете свисающей на шнуре мощной лампы лежал на спине Философ, уже раздетый. Рядом, скособочившись на стуле, спал бессменный санитар морга Федя, которого еще никто не видал трезвым. У левой коленки Философа стоял пустой стакан и колбочка из-под спирта.
Чудика нигде видно не было — он не задержался в морге и дня. Значит, кто-то спешил от него избавиться…
Я подошел вплотную к Философу и стал его разглядывать — следов насилия как будто не было.
— Ну что же ты, — запричитал я и взял его за руки, — эх ты, друг…
Даша деликатно отодвинулась к стенке.
На обеих руках, повыше запястий, чуть заметным синеватым оттенком кожи обозначались расположенные в ряд пятна, три на левой руке и четыре — на правой. Кто-то держал его за руки, держал очень крепко, железной хваткой.
Рядом с этими следами, на левом запястье, я нашел то, что искал: темную точку, крохотный кровоподтек. Кололи в вену, тонкой иглой и с профессиональной аккуратностью.
Да, ты был прав, Философ: ты не похож на самоубийцу. Ты похож на убитого… Извини, но я не полезу в эти дела…
— Ну, хватит, хватит, — решилась поторопить меня Даша.
— Ты не переживай, — утешала она меня по пути, — это дело такое… ничего не поделаешь.
Сразу после отбоя я улегся на койку, но поверх одеяла.
Правильно, одобрил меня Крокодил, будем спать осторожненько.
Что же, дело привычное. В белую ночь спать осторожно не трудно.
А ночь выдалась тихая, безветренная. Еле слышно доносилось урчание грузовиков с набережной Пряжки, да один раз всполошились птицы в кронах тополей на дворе. Небо за окном постепенно серело, и грузовики проезжали все реже.