— Это было непростительной оплошностью с вашей стороны, — согласился я. — Мы с ребятами уже давно хотели вам об этом сказать, но… видите ли, некоторые особо чувствительные люди очень огорчаются, когда им не удается задействовать свой потенциал на полную катушку. Вот мы грешным делом и подумали, что вы, наверное, тоже из их числа.
— Теперь мне все ясно, — сказал босс, проявляя при этом гораздо больше выдержки, чем я от него ожидал. — Моя ошибка в том, что все это время я был чересчур щедр и слишком великодушен.
— Мне очень неприятно говорить вам об этом, — продолжал я. — Терпеть не могу жаловаться, но такова жестокая правда. Взять хотя бы крышу на нашем бараке — затейливый узор из дыр придает ей огромное сходство с ажурной сорочкой, что, видимо, было задумано специально для того, чтобы даже лежа на койке мы могли бы любоваться звездами. Обыкновенный же погонщик попросту непривычен к столь трогательному проявлению заботы и внимания со стороны своего босса. Хотя, должен признать, что в некоторым смысле это оказалось даже удобно — например, теперь мы можем без труда узнать, что на улице начался дождь или же даже, не выходя из помещения, судить о том, сдохнут коровы ночью от холода или нет.
— Картина мне ясна, — проговорил он. — Я просто был слишком добр!
— Шеф, — сказал я ему, — я человек простой, жаловаться не привык, но по мне уж лучше горькая правда. Мы же неучи, люди приземленные, а тут такое отношение. Кстати, сам я ничего против ученья не имею и работу свою обожаю, но сегодняшний день окончательно выбил меня из колеи. С этой джексоновской таратайкой я томлюсь от безделья и буквально засыпаю на ходу.
— Джо, — ответил мне на это босс, — ты разбиваешь мне сердце. Похоже, продолжительный контакт с мягчайшим железным сидением подействовал на тебя не лучшим образом.
— Да уж, — осторожно согласился я, — как будто с меня заживо содрали пол-ярда шкуры. К тому же редкий работяга типа меня, привыкший иметь дело исключительно с чистокровными скакунами, не станет томиться от безделья, доведись ему править всего-навсего парочкой покладистых лошадок, типа тех, что достались мне сегодня утром.
— Просто они очень хорошо воспитаны, — сказал он. — Я это сразу понял.
— Да, шеф, — согласился я, — они целый день только и занимаются тем, что расшаркиваются друг перед другом в реверансах. По их милости на мне живого места не осталось!
— Какая досада, — покачал головой он.
— Да, — подтвердил я, — я даже прихрамывать начал. Все это время я тешил себя надеждой, что смогу занять себя хоть чем-то полезным, а тут словно в насмешку судьба свела меня с трехколесной пародией на повозку, да ещё видавшей такие виды, каких мне за всю жизнь не перевидеть. Этот тарантас умудряется проезжать даже там, где, казалось бы, проехать невозможно. Я бы сказал, что это карета для выпускника.
— Я и сам не устаю восхищаться ею, — признался он. — Ну так что, Джо, и какой в этой связи у тебя напрашивается вывод?
— Мне очень жаль, шеф, — сказал я, — но думаю, что нам придется расстаться. Боюсь, вы ошиблись во мне. Вам следовало бы набирать себе людей из приюта для престарелых, больницы или ещё из какого-нибудь заведения такого рода; они не стали бы возражать против неполной занятости и были бы только рады развлекаться по двадцать часов в день. Наберите себе стариков, и они здесь снова почувствуют себя детьми; вот они-то не станут артачиться и будут беспрекословно отправляться вечером в постель, чтобы проспать свои законные четыре или даже целых пять часов.
— Дружище, — отвечал он мне на это, — твои советы поистине бесценны. Огромное спасибо, я тебе за них бесконечно признателен. И все-таки, возможно, я хоть как-то могу облегчить твое бремя и предложить тебе другую работу.
— Какую работу? — заинтересовался я. — Какая ещё работа может быть на этих посиделках?
— Отчего же, можно, к примеру, работать на подаче сена, — сказал он. — К тому же Пит Брэмбл, как я погляжу, чуть не засыпает на ходу. Он вон там, работает вилами. Почему бы тебе не поменяться с ним?
— Не уверен, что Пит захочет со мной меняться, — с сомнением проговорил я.
— А мне почему-то кажется, — ответил он, — что Пит с радостью поменяется местами с кем угодно. Даже с резчиком проволоки.
С тонкостями процесса резки проволоки как такового я тогда был ещё не знаком и мог судить о нем лишь по крикам, доносившимся с той стороны; время от времени пронзительные вопли работавшего там парня достигали ушей моего мустанга, и тот неизменно взбрыкивал, словно от удара кнута.
И тут подал голос рыжеволосый мальчишка.
— Резка проволоки — это мое самое любимое занятие, — объявил он.
Босс смерил его оценивающим взглядом.
— И охота тебе связываться? Ведь это работа для малышни? — язвительно поинтересовался он.
— А я не прочь снова впасть в детство, — ответил мальчишка. — Я бы с удовольствием здесь остался, если бы вы мне разрешили целый день играть в такие игрушки.
— Полагаю, о прессах для сена ты тоже знаешь решительно все? — предположил босс.
— Нет, не все, — признался паренек. — Многое уже успел подзабыть. Но были времена, когда я мастерил их вот этими руками. Так-то.
— И как, на твой взгляд, — продолжил босс свой допрос, — смог бы ты за три часа нарубить столько проволоки, чтобы нам хватило на час работы?
— Думаю, — ответствовал пацан, — что я и за час нарубил бы её столько, что вам хватило бы и на три.
— Мне тоже так кажется, — усмехнулся босс. — Наверное, ты и с этим справился бы. Это же обычное дело для нормального мужика, зарабатывающего по доллару в день, не так ли?
— Знаете, как принято говорить в таких случаях? — ответил мальчишка вопросом на вопрос. — Дают — бери, бьют — беги!
Ньюболд аж подпрыгнул от неожиданности. Но в следующее мгновение, очевидно, вспомнил, что перед ним всего-навсего мальчишка. Тогда он снова смерил пацана оценивающим взглядом.
— Тогда, малыш, — распорядился босс, — живо дуй туда и принимайся за работу. Скажи Бошу Миллеру, что он может оставить в покое и проволоку, и машинку для её резки.