Ему почему-то подумалось, что наносить повреждения дереву будет плохой идеей.
Попытавшись снова, он, немного наловчившись, сумел осторожно поползти вверх по дереву. Он всё ещё не понимал, как она вот так вот шла вверх, но она, похоже, смирилась с его неуклюжим методом, наблюдая за ним с явной жалостью. Выражение её лица напомнило ему о том, как кто-то мог бы смотреть на пса, который неуклюже пытается взобраться по лестнице.
Она терпеливо ждала его несколько минут, но затем устала. Вложив в его разум очередной образ, она показала ему место, которого он должен был достичь, высоко в кроне дерева, а затем оставила его, ловко побежав вверх.
— Просто ещё где-то сотню футов, — пробормотал он себе под нос, глядя вниз. Даниэл уже был примерно на таком же расстоянии от земли. Одна ошибка — и он мёртв. Первая ветка по-прежнему была ещё в тридцати футах выше, и, вроде, не была ни с чем соединена. Вероятно, он сможет передохнуть там, если потребуется.
Чтобы достичь указанного ею места, у него ушёл час. Место оказалось широкой ветвью, которая, похоже, странным образом вырастала из дерева, расходясь в стороны, чтобы образовать широкую платформу в месте её соединения со стволом. Здесь были разбросаны разнообразные предметы, лишь немногие из которых были ему знакомы. Однако две большие выпуклости, торчавшие из деревянного пола, выглядели подозрительно похожими на стулья.
Его хозяйки нигде не было видно.
Люди ходили по деревьям вверху и внизу, во всех направлениях вокруг него. Ну, он называл их людьми, но каким-то образом мог определить, что к человеческому роду они не принадлежали, в отличие от встреченных им прежде надзирателей. Они были иными, как сереброволосая женщина. Большинство их было скрыто листьями и ветвями, но время от времени он мельком видел одного из них своим физическим взглядом.
Все они, похоже, имели серебряные волосы и голубые глаза, которые он видел на женщине, и у всех у них уши слегка заострялись на кончиках.
Через несколько минут вернулась его новая подруга. Подойдя ближе, она снова положила палец ему на голову, показав ему образ, в котором он сидел на одной из похожих на стул выпуклостей, затем образ изменился, и Даниэл увидел себя ходящим по платформе. Последним, что она показала ему, было то, как он покидает платформу, и этот образ она сопроводила несильной волной боли.
— Жди здесь, — ответил он. — Я понял.
Она улыбнулась, а затем ушла.
Остаток дня проходил медленно, и первая проблема встала перед ним, когда Даниэл начал чувствовать неприятное давление в своём мочевом пузыре. Женщины не было уже несколько часов, и он не видел никакого очевидного способа облегчиться. Когда ждать больше не было мочи, он решил пописать с платформы, аккуратно целясь, чтобы не попасть ни на одну из нижних ветвей.
Опустилась ночь, и в воздухе похолодело. Даниэл проголодался, и дрожал от холода, но продолжал ждать. Он попытался поспать на твёрдом полу, но это было невозможно, в отсутствии чего-нибудь, что могло бы его согревать.
С приходом утра он порадовался возвращению солнца, хотя оно было недостаточно тёплым, чтобы снова согреть его. У него пересохло во рту. В последний раз Даниэл пил непосредственно перед тем, как въехал в лес день тому назад. Бурдюк, бывший у него с собой, остался притороченным к седлу мерина, вместе с его едой.
Что было хорошо в жажде, так это то, что ему больше не нужно было беспокоиться о мочеиспускании. Ничего более вещественного ему также не пришлось делать, вероятно — из-за отсутствия пищи. К тому времени, как миновало три четверти дня, Даниэла трясло, и он совершенно ослаб.
У него начало болеть ухо, и от него будто шёл жар по всей стороне его головы, до шеи. Тепло было приятным, по сравнению с холодом, от которого ныло остальное его тело. К вечеру он больше не мог стоять.
Ночь он провёл в грёзах наяву. Некоторые видения были приятны — его мать, готовившая еду, Блю, игравший во дворе, когда ещё был щенком. Однако они приносили ему мало облегчения, ибо еда его матери не утоляла голод, а когда он попытался погладить Блю, тот улетучился.
«Я и забыл, что он умер».
Хуже всего были видения с Кэйт. Она снова плакала, вперившись в него взглядом, который будто обнажал каждый его грех. «Каждую женщину кроме меня, Даниэл! Почему?»
Однако он не мог найти слёз, которые отражали бы его печаль, ибо его глаза высохли, как и его рот.