— А ты как парализована? — спрашивает она.
Я уже успела прийти в себя.
— Ноги отнялись, — отвечаю я, толкая колеса быстрее. Рафик снова отстает на несколько шагов. Бетани идет рядом. — Я не могу ни вставать, ни ходить, но могу плавать — гребу руками.
Значит, плавать она может, — задумчиво повторяет она. — А сексом заниматься?
Вдыхаю поглубже. В мире обычных людей этим вопросом задаются многие — молча, про себя. В судебно-медицинских учреждениях строгого режима для малолетних психов с преступным прошлым обычных людей не бывает.
— Я не чувствую ничего ниже пояса. У меня так называемая нижняя параплегия, — отвечаю я. — Что в переводе означает полную потерю чувствительности от пупка и ниже.
В реабилитационной клинике я мало-помалу, после долгих экспериментов, выяснила, что все еще способна испытывать нечто вроде сексуального возбуждения — через грудь, хотя происходит все по большей части в голове. Но не стану же я делиться подобным открытием с любопытствующими пациентками вроде Бетани Кролл.
— А почему тебя это интересует? — осторожно продолжаю я, в кои-то веки радуясь, что не вижу лица собеседника. Подтолкнув Бетани к разговору о ее собственном сексуальном опыте, не выпустила ли я из бутылки злого джинна? Впрочем, она то ли не расслышала вопроса, то ли решила не отвечать.
— Я и подумать не могла, что со мной случится такое, — говорю я тихо. — Но я могу с этим жить. — Ой, ли? Стоит мне представить нас с Алексом, занимающихся любовью на покерном столе, грудь сдавливает так, будто на мне рывком затянули корсет. — Может быть, ты понимаешь, как это бывает? Когда делаешь что-нибудь, не подумав, поддавшись порыву, а последствия расхлебываешь всю жизнь? — Призрак ее матери вплывает между нами, но Бетани не попадается на крючок. — Вот уже два года, как ты живешь в этой клинике. А понимаешь ли ты, почему сюда попала?
— Потому что люди вроде тебя не желают замечать, что творится вокруг, — с невеселым смешком отвечает она. — Даже ткни их носом, все равно ничего не увидят. Чем меня выслушать, им проще засадить меня под замок. — Ее словно прорвало. — Вот ты, например. Притворяешься, что ничего такого не происходит, потому что тебе так проще, а когда до тебя-таки дойдет, все — поезд ту-ту! Вон смерч в Шотландии. «Совпадение», — решила ты. Вбила себе в голову и веришь. Да верь, мне-то что. Но я его видела, тот смерч. А потом он появился.
— Вот именно, совпадение. Как, кстати, ты же сама и сказала.
Перед глазами встает окровавленное лицо Карен Кролл. Будто лицо подтаявшей восковой куклы. Тут волей-неволей задумаешься: какая же нужна сила, чтобы вот так вогнать в глаз отвертку. И с каким звуком она вошла в плоть.
— Но твое будущее — каким ты его видишь? — спрашиваю я, чтобы отвлечься от этих мыслей.
— То есть — хочу ли я выйти отсюда? Вернуться в общество? Выйти замуж, завести ребенка, сидеть с девяти до пяти на работе — или о чем там еще полагается мечтать маленьким девочкам?
— Маленьким девочкам?
— Брось. Ну эти твои дебилки из твоих дебильных групп, обсуждающие своих дебильных бойфрендов и свой дебильный секс и своих деток-олигофренов.
— Забудем о том, чего — в твоем понимании — хотят другие девочки. Чего хочешь ты?
Бетани останавливается, и мы обе смотрим на багряную стену плюща.
— Будь у меня ребенок, я назвала бы его Феликсом. Феликс значит «счастливый», верно? Такое вот ироничное имя. — Жду продолжения и думаю: а мне он всегда представлялся Максом. — Но у меня не будет детей.
У меня тоже. В больнице сказали, я чуть не умерла и «спасти плод не было никакой возможности». «Плод». Любопытный эвфемизм. Макса нет. И никогда не будет.
— А почему ты решила, что у тебя не будет детей?
— Зачем? В нашем дерьмовом мире? Я же не садистка.
Знакомая песня. Хэриш Модак ее бы поддержал.
— Я могла бы назвать тысячу разных причин, — говорю я. Хотя тут я погорячилась: поймай она меня на слове, вряд ли я смогла бы придумать хотя бы одну.
Внутренний вихрь Бетани уже мчится дальше. Она наклонилась, и я чувствую на затылке ее дыхание. Любимый ее прием, способ заставить меня понервничать.
— Выберусь я отсюда или нет — тут все от тебя зависит, Немочь, — шепчет она, нагнувшись так близко, что ее губы касаются волос у виска. Хриплый голосок пробирается все глубже, ввинчивается в меня с упорством экзотического паразита. — От того, умеешь ты делать свою так называемую работу или нет. — По позвоночнику растекается знакомая боль, взбираясь от раздробленного позвонка к шее. Передергиваюсь и меняю положение. Два года в инвалидном кресле научили меня: когда ты наполовину мертва, во второй половине иногда просыпается яростная и чуть ли не воинственная жажда жизни. — У Джой Маккоуни было девять звезд из десяти, но этого оказалось мало. Как дошло до дела, ей попросту не хватило пороху. Теперь она за это расплачивается. Но может, с тобой выйдет иначе. Тебе не приходило в голову, что судьба послала тебя сюда не просто так?