Он посмотрел здоровым глазом на склонившуюся над ним толпу. В центре видимого полукруга стоял Ефим и, активно жестикулируя, что-то возбужденно говорил собравшимся. Что именно, Григорий не слышал из-за непрекращающегося звона, стоявшего в ушах. Вдруг к адъютанту вышла та самая оскорбленная медсестра. Поначалу, Григорий решил, что Ефим, неизвестно как, оказался в курсе возникшего между ним и девушкой недоразумения и сейчас публично унижает его перед сородичами за хамство. Но после того, как адъютант пренебрежительно указал на него рукой и медсестра сразу же подбежала к полуживому Григорию, чтобы его осмотреть, тот понял, что никто до сих пор не знает про позорный случай, и успокоился.
Милая мордашка девушки скользила перед взором Григория, то и дело отворачиваясь назад (по видимому, разъясняя Ефиму о серьезности нанесенных им травм) и спустя несколько секунд вновь поворачивалась обратно.
Сознание его держалось лишь за образ этой девушки, пытавшейся, как и в тот раз, помочь искалеченному бедолаге. Чувство безграничной благодарности вновь охватило Григория и, позабыв о своих страхах, он невнятно произнёс:
–
Прос…ти…те ме…ня.
Девушка внимательно рассматривала поврежденную клешню, когда услышала его слова. Подняв на Григория недоуменный взгляд, она пыталась понять: бредит ли он или находится в здравом рассудке.
–
Вы это мне? – Осторожно спросила медсестра.
Звон в ушах постепенно утихал. Когда он совсем пропал, Григорий услышал лишь последнее слово, окрашенное вопросительной интонацией девушки.
–
Вам, – кривая, полная боли улыбка растянулась на искалеченном лице солдата. – Пом…ните, как вы излечи…ли меня?…а потом, я…посм…ел вас оскор…
–
Послушайте, – б
есцеремонно перебила его медсестра, вновь вернувшись к осмотру клешни. – Во-первых, сейчас вам лучше не разговаривать, а то рискуете потерять силы и отключиться.
–
Но я хотел…
–
Во-вторых, – девушка вновь перебила Григория, слегка повысив голос. – Подобных вам – искалеченных, раненых, контуженных – мне приходится за один день видеть сотни, если не больше. И лишь некоторые остаются в памяти, – она слегка понизила голос и добавила: – Как тот предатель со шрамом, например.
–
То…есть, – голос Григория задрожал. – Вы не помните меня?
–
Не принимайте близко к сердцу, но да, не помню, – холодно ответила девушка.
Григорий отчаянно сопротивлялся сковывающим его тело холодным лапам разочарования, которое являлось верным спутником всех его неудач. Он пытался убедить себя, что разбитые ожидания, в данном случае, не являются хоть какой-то весомой трагедией, ведь то, что медсестра не узнала его и, скорее всего, уже позабыла тот злополучный случай, оказывается самым лучшим выходом из сложившегося положения. Чего нельзя было сказать про угрозу быть казненным по надуманному обвинению в измене колонии и Королеве. Казалось, главной заботой Григория должна была быть не оскорбленная девушка, а намечающийся карательный процесс, от которого зависело его существование в этом мире. Но здравый смысл часто неповоротлив и неуклюж в поединке с легкой и текучей жалостью к себе. И стоило Григорию подумать о том, какой он несчастный и как несправедливо с ним поступила медсестра, разочарование сомкнуло на его теле свои ледяные лапы. Дыхание его сбилось, здоровый глаз заплыл жгучими слезами, а поперек горла встал ком. Тело рыдающего Григория робко затряслось на земле.
–Что с вами? – Заметив, как его искалеченное лицо исказилось в уродливой гримасе, спросила медсестра. – Вы почему плачете?
Последние слова девушка произнесла чуть ли не крича. У нее не было умысла привлекать внимание окружающих к рыдающему Григорию, но больно неожиданным для нее стал его эмоциональный всплеск. Но тем не менее, толпа, ранее собравшаяся над избитым Григорием, вновь оживилась и услышав вскрик медсестры, скучковалась более плотным кольцом. Нескрываемый интерес солдат к фигуре избитого Ефимов “изменника” вызвал у генерала гнев.