И кто знает, быть может, ей это и удалось бы? Но вот случилась большая беда. Сестра Эдит захворала воспалением легких, и когда начала вроде бы поправляться и мы надеялись на ее скорое выздоровление, вдруг начала таять, и пришлось отправить ее в санаторий.
А как Давид Хольм обошелся с женой, говорить тебе не надо. Ты знаешь это не хуже всех нас. Мы хотели скрыть это от сестры Эдит, пощадить ее. Надеялись, что она умрет, не узнав этого. Но теперь, я думаю, ей это известно.
— Откуда она могла это узнать?
— Узы, связывающие ее с Давидом Хольмом, настолько крепки, что она смогла почувствовать, что с ним происходит, узнать об этом необычным путем. И потому, что ей все известно, она весь день так жаждала увидеть его. Она навлекла страшную беду на его жену и детей, и теперь у нее остались лишь эти короткие часы, чтобы все исправить. А мы здесь медлим и не можем помочь ей такой малостью, не можем привести его сюда!
— Но чему это послужит! — упорствует юноша. — Она ведь будет даже не в силах говорить с ним. Она слишком слаба.
— Я смогу говорить с ним от ее имени, — твердо говорит сестра Мария. — И он станет слушать слова, которые ему будут сказаны у ее смертного одра.
— Что вы скажете ему, сестра Мария? Что она любила его?
Сестра Мария поднимается со стула. Она сжимает руки на груди и стоит, обратив лицо к небу и закрыв глаза.
— О, Господи Иисусе! — молит она. — Сделай так, чтобы Давид Хольм пришел сюда, прежде чем она умрет! Боже милостивый, сделай так, чтобы он увидел ее любовь, чтобы ее любовь, огонь ее любви растопил его душу! Боже милосердный, разве эта любовь не ниспослана ей, чтобы победить его сердце? Боже правый, пошли мне силы, чтобы я смогла, не щадя ее, бросить его душу в огонь ее любви! Боже милостивый, пусть этот огонь дохнет на его душу ласковым ветром, взмахом ангельского крыла, алым огнем, что зажигается поутру на востоке и разгоняет мрак ночи! Боже милостивый, не дай ему поверить, что я делаю это из мести! Боже милостивый, пусть он поймет, что сестра Эдит любит лишь то сокровенное в нем, что сам он стремился задушить, убить! Боже милостивый…
Сестра Мария вздрагивает и открывает глаза. Солдат Армии спасения стоит и надевает пальто.
— Я пойду за ним, сестра Мария, — говорит он сдавленным голосом. — Я не вернусь без него.
Человек, лежащий на полу у дверей, поворачивается к вознице:
— С меня довольно, Георг! Когда ты принес меня сюда, вначале их слова тронули меня. Может, ты таким образом и мог смягчить мою душу, но тебе следовало упредить их. Они не должны были говорить о моей жене.
Вместо ответа возница слабым жестом указывает ему на кого-то в глубине комнаты. Это старая женщина, она вошла, отворив оклеенную обоями дверь в гостиной. Она подходит к друзьям ее дочери, которые вели столь долгую беседу, и говорит голосом, дрожащим от волнения, строго и торжественно:
— Она не хочет больше там лежать. Она просит перенести ее сюда. Конец близок.
VI
Несчастная маленькая сестра Армии спасения, лежащая при смерти, чувствует, как силы ее с каждой минутой убывают, как бессилие овладевает ею все неотвязнее. Боли больше не мучают ее, она лежит и борется со смертью так же, как много ночей, бодрствуя у постели больных, она боролась со сном.
— Ах, как сладко ты манишь меня! Да только нельзя тебе меня одолеть сейчас, — говорила она тогда сну, и если сну удавалось на несколько мгновений побороть ее, то она тут же стряхивала его с себя и возвращалась к своим обязанностям.
А сейчас ей кажется, что где-то в прохладной комнате, где воздух чист и свеж и где ее больным легким станет легче дышать, кто-то стелет широкую и удобную постель с подушками мягкими и рыхлыми, как поднявшееся тесто. Она знает, что постель эту стелют для нее, и ей так хочется поскорее опуститься на нее и заснуть, избавиться от чувства бесконечной слабости, но где-то в глубине души она сознает, что тогда ей уже не удастся проснуться. Она продолжает отгонять от себя соблазн покоя. Его время еще не пришло.
Маленькая сестра Армии спасения оглядывает спальню, и в глазах ее мать читает укор. Эдит выглядит сейчас такой строгой, какой прежде не бывала.
«Почему вы так жестоки и не можете помочь мне в такой малости? — жалуются ее глаза. — Разве я не исходила столько дорог, служа вам, когда была здорова? Отчего же вы не хотите взять на себя труд позвать сюда того, кого я хочу видеть?»
Но большей частью она лежит с закрытыми глазами в ожидании и прислушивается столь напряженно, что ни один шорох в маленьком домике не может ускользнуть от ее ушей. Внезапно у нее появляется такое чувство, будто в соседнюю комнату вошел кто-то, что он стоит и ждет, когда его приведут к ней. Она открывает глаза и с мольбой смотрит на мать.
— Он стоит у дверей в кухню. Ты не можешь, мама, впустить его сюда?
Мать поднимается со стула, открывает оклеенную обоями дверь и выглядывает в большую комнату. Потом она возвращается и качает головой.
— Там никого нет, доченька, — говорит она, — никого, кроме сестры Марии и Густавссона.
Больная вздыхает и снова закрывает глаза. Но к ней снова возвращается ощущение, что он стоит возле двери и ждет. Если бы только ее одежда лежала, как обычно, на стуле возле кровати, она бы оделась и вышла сама, чтобы поговорить с ним. Но одежды там нет, к тому же она боится, что мать не позволит ей встать.
Она лежит и пытается придумать, как ей попасть в соседнюю комнату. Она уверена, что сейчас он там. Просто мать не хочет впустить его сюда. Она, верно, считает, что вид у него ужасный, и не желает, чтобы дочь разговаривала с таким человеком. Матушка, верно, считает, что ей не к чему его видеть. Мол, теперь, когда дочь умирает, ей все равно, что станется с ним.
Под конец в голову приходит мысль, которая кажется ей удивительно хитрой уловкой. «Скажу матушке, что хочу лежать в большой комнате, — думает она. — Этому она не станет противиться».
Она говорит матери о своем желании, но та, видно, разгадала причину желания дочери и начинает возражать.
— Разве тебе плохо здесь? Ведь в другие дни ты хотела лежать здесь.
Она не делает ничего, чтобы исполнить желание дочери, и продолжает сидеть не шелохнувшись. Сестра Эдит чувствует себя, как в ту пору, когда была ребенком и просила мать о чем-нибудь, чего та не хотела исполнить. И, как тогда, она начинает просить и хныкать, искушая терпение матери.
— Матушка, мне так хочется перебраться в большую комнату. Позови Густавссона и сестру Марию, пусть перенесут меня туда. Моей кровати недолго придется там стоять.
— Сама увидишь, что лучше там тебе не будет, и запросишься назад, — говорит мать, но все же выходит и возвращается с друзьями дочери.
Счастье еще, что она лежит на маленькой легкой деревянной кровати, на которой спала в детстве, и им втроем — сестре Марии, Густавссону и матери — нетрудно перенести ее.
Как только ее вынесли из дверей, она сразу же бросает взгляд в сторону кухни и сильно удивляется тому, что не видит его. Ведь на этот раз она была так уверена.
Она так сильно разочарована, что не разглядывает эту поделенную на три части комнату, которая хранит так много воспоминаний, а закрывает глаза. И тут в ней снова возникает ощущение, что возле двери находится кто-то чужой. «Не может быть, чтобы я ошибалась, — думает она, — кто-то здесь есть, либо он, либо кто-то другой».
Она снова открывает глаза и пристально оглядывает комнату. И тут она с трудом различает, что у дверей что-то темнеет. Что-то неотчетливое и неясное, как тень.