Локальные особенности развития таких идей в разных районах древнего мира не могут укрыть от нас определенную всеобщность этой концепции. Эсхатология и мессианизм оказываются, таким образам, опрокинутым в религиозное сознание, спиритуализованным выражением некоторых наиболее общих социальных мечтании эпохи. Христианство, сделав их краеугольным основанием своего вероучения, сумело наиболее полно отдаться мироощущению времени и его потребности в религиозном утешении.
Среди определений, даваемых Марксом религии, и данном случае наше внимание привлекает его замечание о том, что религия, являясь порождением «превратного мира», есть «общая теория этого мира, «его энциклопедический компендиум… его всеобщее основание для утешения и оправдания»[2]. Христианское вероучение как раз и представляет собой такой компендиум превратных представлений о мире человека и его месте в этом мире, оформлявшихся в первые века новой эры как следствие чрезвычайно сложных социальных и духовных процессов.
Мир по этому учению состоит из двух начал — материи и духа. То, что стоит «над всем», высшая надмировая сущность, бог — духовное начало. Мир и человек сотворены богом. Центральной пружиной исторического процесса является «первородный грех» и его фатальные последствия. — унаследованная человечеством всеобщая грехов, посты, другое следствие «первородного греха» — смертность индивида. Христианство, которое декларируется как поданное учение, заключает в себе мистическую потенцию преодоления этих последствий. Первый этап на этом пути, и с него начинается сама новая религия, — нисхождение на землю бога-сына и его казнь на кресте — искупительная жертва, символизирующая идею спасительности «страданий. Заключительный акт, тайные сроки которого представлялись первохристианам близкими, — второе пришествие бога, всеобщий страшный суд, гибель старого мира и чудесное, возникновение на его развалинах нового мистического божьего царства, свободного от проклятия «первородного, греха», и смертности индивиду.
В этой выстраивавшейся христианством общей схеме мироздания нетрудно усмотреть противоречивые начала. Тем не менее как раз они наиболее полно отвечали обстоятельствам времени, выражая и формируя его потребности и психологию. С одной стороны, человек и в обыденном сознании, и в новой религии — «червь», «сосуд греха», «божий раб», слабое и униженное существо, безличная игрушка тех естественных и общественных сил, которые господствовали над ним в неустойчивом повседневном бытии рабовладельческого мира. Такое мировосприятие, такая эмоциональная настроенность, рождавшаяся поначалу в определенных категориях социальных низов, в дальнейшем наблюдается и на других общественных уровнях.
С другой стороны, новая религия делает человека из категории «малых мира сего» центром всего мирового процесса. Весь космос, все надприродные силы исполнены одной цели — его «спасения» и обретения им бессмертия, и евангельская мифология и новозаветные этико-нравственные максимы вертятся вокруг этой задачи.
Как общественное движение и как вероучение христианство с самого начала несло в себе и другие противоречивые моменты. Проповедуя антисобственнические, антигосударственные, уравнительные принципы, выражая ненависть к великой рабовладельческой Империи, отвергая «мудрость века» — многие старые этико-религиозные и социальные устои, возвещая равенство всех людей, первоначальное христианство отображает в категориях веры «горячие участки» самосознания и мироощущения социальных низов. Несомненно это имел в виду Энгельс, когда говорил о первохристианстве как о революционном элементе в истории человеческого духа древности[3]. Сходным образом оценивал эту сторону новой религии В. И. Ленин, подчеркнувший «революционно-демократический дух» и социальные «наивности» ее первого этапа[4].
Однако эти «стыки» христианства с социальной конъюнктурой породившего его общества не должны заслонить и другой его стороны, вытекающей из самой природы такой формы сознания, как религия, которая интерпретирует связи и реальности мира в мистических категориях трансцендентных сущностей. В первоначальном христианстве это выразилось в том, что реализация его социальных упований выносится по «ту сторону» реального бытия, перелагается на плечи иррациональных божественных сил. Воздаяние, возмездие, царство всеобщей справедливости «проектируется» в «будущем» мире, асоциальные мечтания о равенстве людей переводятся на уровень вероучительного равенства в грехе перед богом.