И вот наконец наступил час мира. В лаконичных слонах префекта города Рима и историка Веллея Патеркула в определенной степени отразилась оценка этого события современниками. Наконец, писал он, гражданские раздоры потушены, внешняя война погребена, мир восстановлен, безумство оружия всюду приглушено, законам возвращена сила, судьям — авторитет, сенату — величие[12].
Расчетливый, осторожный, малоталантливый в военном отношении, но одаренный тончайшим политическим чутьем, почти безукоризненный, по остроумному замечанию одного исследователя, «политический робот»[13], Октавиан благополучно обошел все подводные камни междоусобиц и, в целом не отличаясь в политических устремлениях от своих противников, тем не менее одержал над ними верх. Сенат оставляет в его руках почти всю полноту диктаторской власти. Для него изобретается наименование Август — податель благ, священный, — приобретающее определенное сакральное значение. Не без понуждения поэты превозносят его как бога и призывают часто поливать его алтарь кровью приносимых в жертву ягнят. С его именем связываются мечтания о грядущем благополучии. Он тот, говорит Вергилий, кто «снова век золотой вернет на латинские пашни, где древле сам Сатурн был царем»[14].
Одной из удивительных исторических несообразностей эпохи является почти всеобщее мнение современников, что Октавиан вернул римскому народу свободу и старые республиканские формы правления. Возможно, и сам Октавиан уверовал в это, когда предпринимал некоторые действия по реставрации пришедших в упадок установлений старого времени. Во всяком случае в так называемой Анкирской надписи, своего рода политическом завещании, составленном в конце жизни «божественного Августа» и кратко излагающем его деяния, он утверждает, что вернул государству свободу, узурпированную предшественниками. Свои же действия он оценивает как законные, совершавшиеся с согласия сената и отвечавшие римской конституции.
Однако уже римский историк Тацит сознавал сущность происшедших перемен. Он писал, что Август «сначала покорил своими щедротами воинов, раздачами хлеба — толпу и всех вместе — сладостными благами мира, а затем, набираясь мало-помалу силы, начал подменять собою сенат, магистратов и законы, не встречая в этом противодействия, так как наиболее непримиримые пали в сражениях и от проскрипций[15], а остальные из знати, осыпанные им и меру их готовности к раболепию богатством и почестями и возвысившиеся благодаря новым порядкам, предпочитали безопасное настоящее исполненному опасностей прошлому… Итак, — заключает Тацит, — основы государственного порядка претерпели глубокое изменение, и от общественных установлений старого времени нигде ничего не осталось»[16].
С эпохи Августа (наименование, данное сенатом Октавиану, в дальнейшем заменило имя) Республика прекратила свое существование. Те социальные силы, которые и снос время обусловили ее расцвет, к рубежу новой эры изжили себя, усугубив старые общественные противоречии и породив новые. Антагонизм между рабовладельцами и рабами, между имущими слоями свободного населения и свободной беднотой, между полноправными римскими гражданами и провинциалами, между сенаторским сословием (отпрысками старой римской знати) и экономически могущественным, но неродовитым всадничестном — эти факторы привели к ломке старых республиканских устоев и нарождению новых. Следует также иметь и виду, что каждая из сложившихся социальных групп и свою очередь дробилась на множество более мелких общностей, отличающихся по своему положению, социальным запросам, уровню духовного развития. И даже такие категории, как рабы, плебс и люмпен-пролетарские элементы плебса, имели свои различия и противоречия.
Такая социальная атомизация, порожденная внутренними закономерностями развития римского рабовладельческого общества, заключала в себе множество существенных общеисторических последствий, и одним из них явилось крушение Республики.
Государствоустроительные замыслы Августа, поскольку пни отражали эти закономерности в общих своих направлениях, не отличаются от того, к чему шли его предшественники Цезарь и Антоний. Можно сказать, что эти последние, как олицетворение хода истории, лишь ступени на пути к становлению римского варианта мировой монархии, своего рода «пробные» модели этого варианта.