Вот так выглядела химия до ее вступления в современную эпоху. От мистических аллегорий и сравнения от эмоционально окрашенных образов веет духом, который совершенно чужд нашему научному мышлению. Сравнение золота с солнцем и серебра с луной теперь сохранилось только в популярных фантазиях. Связь между оловом и Сатурном или между цинком и дьяволом вообще утратила какой-либо смысл даже в такого рода фантазиях. Это особый стиль мышления, замкнутый в себе, по своему последовательный. Люди того времени мыслили и видели иначе, чем мы. Они использовали символы, которые нам представляются вымышленными, фантастическими, произвольными. Но можно спросить: а как отнеслись бы средневековые мыслители к символам, которые используем мы, например, таким, как потенциалы, физические константы, гены наследственности и т. п.? Можно ли предположить, что восхищенные «корректностью» этих символов, они позволили бы нам поучать себя? Или, наоборот, они посчитали бы нашу символику столь же фантастической, произвольной и вымышленной, какой в наших глазах выглядит теперь их символика?
Если мы хотим проникнуть в некий старый стиль мышления, то нам следует понять те проблемы, которые рассматривались в рамках этого стиля, а не останавливаться на современных оценках тех взглядов, которые ушли в прошлое. У Парацельса мы находим следующие фразы: «Если у вас есть вера с горчичное зерно и души ваши несут бремя земного существования, насколько выше поднялись бы они, будь вера ваша размером с дыню; и как высоко вознесся бы ваш дух, если бы вера ваша была величиной с тыкву…»[172]. Наглядное сравнение веры с горчичным зерном — это еще можно допустить, хотя бы потому, что мы помним евангельское выражение, осознавая его метафорический, притчевый характер. Но то, что масштаб человеческой веры можно измерять предметами различной величины, — это уже поражает. Каждый из нас мог бы, например, сказать: «Плохо, если ты ни на волос не хочешь поступиться своими желаниями тогда, когда необходимо уступить на пядь или на локоть». Подобная геометрия по отношению к переживаниям души есть не что иное, как иррациональная поэзия или художественное воображение. А у Парацельса? Была ли его система измерения веры метафорой или настоящей системой? Это проясняют другие отрывки из его текстов. Так, в трактате «О порождении чувственных вещей в разуме» мы читаем: «Несущая в себе семя матка не порождает ничего более. Она спокойна, совершенна и потому плодородна; и так до тех пор, пока не охладит ее старость, и тогда уже ничего не зародится в ней, ибо притягивающая ее сила умирает в холоде»[173]. Он объясняет бесплодие старых женщин холодом-старости, который убивает притягивающую силу матки (эта сила, видимо, зависит от температуры). Холод старости для него — это не метафорический парафраз «охлаждения чувств», это нечто совершенно тождественное физическому холоду. Или в некоторых старинных текстах мы читаем, например, что «волчий аппетит» (Heisshunger), подобно огню, способен поджаривать сырую пищу, которая таким образом становится съедобной.
В книге, вышедшей спустя двести лет[174], мы читаем: «Почему человек натощак тяжелее, чем после еды? Потому, что еда увеличивает число духов, которые своей легкостью и огнистостью облегчают тело человека, ибо огонь вместе с воздухом делают любое тело легким. Поэтому веселый человек много легче печального, ведь он заключает в себе больше маленьких духов. И мертвый гораздо тяжелее живого, ведь живой наполнен духами, а мертвый оставлен ими». Чувство тяжести (угнетенности), физический вес в сегодняшнем смысле этого термина, тоска (Schwermut) и трудности (неудобство) при поднимании мертвых останков здесь трактуются как тождественные явления и объясняются общей причиной: отсутствием или недостатком огнистых и эфирных духов, которые, подобно воздуху и огню, делают более легкими все тела. Перед нами замкнутая логичная система, основанная на определенном анализе ощущений (по крайней мере, на сходстве чувств). Но эта система совершенно не похожа на Ту, какой пользуемся мы сегодня. Люди того времени обдумывали, находили сходства и ассоциировали их, устанавливали общие принципы, но их знание было совершенно иным, нежели наше. «Тяжесть» в этом случае и наше понятие физического веса — это совершенно разные вещи. Таких примеров можно привести множество: они показывают, что мышление той эпохи и наш способ понимания предметов и явлений совершенно различны, наша физическая реальность просто не существовала для людей того времени. В то же время многое другое — то, чего мы сейчас уже не в силах понять, — было для них действительностью. Именно поэтому мы имеем перед собой столь поражающие нас символы, параллели, глубокие сравнения и утверждения.
172
174