Находка в 1954 г. богатейшего погребения древнекельтской жрицы в Виксе (Франция, департамент Кот д'Ор)[43], наполненного изысканными предметами этрусского производства и торговли VI—V вв. до н.э., показывает, до какой степени глубоко проникали этрусские товары в глубинные центры Европы. Об этом позволяет судить также распространение этрусских металлических изделий VI—V вв. до н.э. в приальпийских странах[44], наложившее определенную печать на формы гальштатской культуры. Быстрое разложение родовой общины в Северной Италии и формирование культур Вилланова и Голассека происходили под влиянием и в соприкосновении с раннеэтрусской культурой, а начиная с VI в. до н.э. и с греческой культурой, весьма богато представленной в таких североадриатических центрах, как Спина и Адрия в устье р. По. Этруски очень рано проникли в южную часть Средней Италии — на побережье Кампании, где в районе Капуи и Неаполя в VII—VI вв. до н.э. развилась смешанная греко–этрусско–самнитская культура под этрусским политическим главенством и при господстве этрусского языка, оставившего в Кампании довольно значительные эпиграфические следы. Как и в других местах, этруски, подчиняя себе местное население, забирали значительную часть продуктов его труда, главным образом, вероятно, в виде скота и земледельческих продуктов, отдавая взамен изделия своего ремесла и предметы греческого импорта[45]. [28]
Фибула Мания из Пренесте
Однако конкуренция греческих колонистов и их стремление вытеснить этрусков из сферы влияния Кум и их колоний, расположенных на побережье Тирренского моря, привели к тому, что этруски наряду с морскими коммуникациями должны были использовать и сухопутные связи с Кампанией. К этому времени относится распространение влияния этрусков на Лаций и утверждение их в таких пунктах, как Пренесте, Тускулум и Рим.
Племенные вожди, занимавшие со своими дружинами названные только что пункты, были этрусками по культуре. Кампано–тосканская торговля, шедшая через Лаций, сосредоточила в их руках огромные богатства в виде изделий из драгоценных металлов и всякого рода других редкостных и художественных изделий, о чем убедительно говорят инвентари знаменитых своим роскошным убранством гробниц Барберини и Бернардини в Пренесте (Палестрине). В этом пункте, возникшем, быть может, в качестве промежуточной станции на пути из Кампанской Этрурии в Тоскану, быстро стало развиваться местное ремесло. Та же tomba Bernardini представила древнейший пример местного художественно–металлического производства (что подтверждается также сообщением Плиния[46]), являющийся одновременно древнейшим памятником латинского языка. Речь идет о знаменитой золотой фибуле мастера–ювелира Мания (Manios med fefaked [29] Numasioi)[47]. Имя Маний, весьма распространенное в Лации во все времена, является, по свидетельству Зонары, этрусским[48]. Дион Кассий[49] же упоминает его в качестве рабского имени в связи с делом о преступлении весталок в 114 г. до н.э. Но и без этого свидетельства можно было бы предположить, что в лице Мания мы имеем если не раба в собственном смысле слова, то во всяком случае зависимое лицо Нумазия (или Нумизия). Этрусско–аристократическое происхождение этого Нумизия также непреложно доказывается его именем, известным и как древнее родовое имя в Лации, и как эпитет Марса (тоже, видимо, гентильного происхождения). Таким образом, эта древнейшая латинская надпись является одновременно указанием на существование как местной латинской культуры и латинской письменности в эпоху этрусского господства в Лации, так и местного пренестинского художественного ремесла в VII—VI вв. до н.э. Тем самым она подводит к признанию существования рабовладельческих или зависимых отношений, вне которых, разумеется, невозможно было бы и представить себе развитие художественных ремесел в Пренесте и в Италии того времени вообще.
Ибо если ремесленники были мелкими и бедными, то они, даже не являясь формально рабами, в полной мере должны были испытывать гнет патроната со стороны владыки какого–либо рода, царя или государственно–коммунального магистрата. Если же они были богаты, то, очевидно, прибегали к эксплуатации других людей, в большей или меньшей степени зависимых от них. Все, что мы знаем о ремесле классическо–эллинистической эпохи на греко-римской почве, убеждает в том, что ремесленники весьма нередко бывали рабами, эксплуатировавшими других рабов. Помимо известных данных о рабах–эргастериархах (έπίτροπος – Ps.-Aristot. Oeconom., 1344а; ergastularius — Colum., I, 8, 17), о том же свидетельствуют, видимо, надписи и клейма итало–галльских керамистов–отпущенников и рабов — клейма на италийских и греческих амфорах и других глиняных (или металлических) сосудах и древнейшие надписи профессиональных коллегий, в которых мы [30] тоже встречаемся преимущественно с именами отпущенников и рабов (CIL, I2, 978, 988, 989, 1224, 1307, 1446 и др.).
44
G. Szi1agуi. Zur Frage des etruskischen Handels nach dem Norden. — «Acta Antiqua Academiae Scientiarum Hungaricae», I, 1952, N 3–4, стр. 419 сл.
45
О характере этрусского ремесла, его специализации и дифференциации отчасти позволяет судить сообщение Ливия об участии этрусских центров в создании римского военного флота во время II Пунической войны. В 205 г. до н.э. для этой цели Популония должна была поставлять железные изделия, Тарквинии — ткань для парусов, Цере и Вольтерры — корабельный лес и продовольствие, Арреций — вооружение (3000 щитов, столько же шлемов и 50000 разного рода копий) (Liv., XXVIII, 45, 15 сл.: Caerites frumentum sociis navalibus commeatumque omnis generis, Populonienses ferrum, Tarquinienses lintea in vela, Volaterrani interamenta navium et frumentum, Arretini tria milia scutorum, galeas totidem, pila gaesa hastas longas milium quinquaginta).
47
CIL., XIV, 4123 = A. Ernout. Recueil de textes latins archaiques. Paris, 1947. стр. 3. № 1.