Это, как кажется, осознавали многие исследователи, даже те, кто не причислял себя к последователям марксизма, но находился под бóльшим или меньшим его влиянием. [22] Это все понимал М. И. Ростовцев, приближающийся в своем истолковании социальных отношений древнего мира к точке зрения Э. Мейера[31]. В особенности же отчетливо понимал это Макс Вебер, указавший в свое время и на неопределенность различий между, рабским и крепостным состоянием в древности, а также и на крепостнический характер использования в Риме труда «свободных» земледельцев–плебеев. Отчетливость весьма глубоких наблюдений М. Вебера вуалируется лишь употребляемой им терминологией, поскольку он подчас отождествляет античные отношения с феодальными, не находя между ними принципиальной разницы[32].
Понимание определяющего значения рабовладения в древности распространяется все более широко среди зарубежных исследователей. Не говоря уже о марксистах, таких, например, как Ф. Де Мартино («История древнеримской конституции»)[33] или Э. Серени («Сельская община в древней Италии»)[34], прекрасно сознающих значение рабовладения и рабства при возникновении государства в Италии, даже такие историки, как Г. Митчел[35] или С. Лауфер[36], также в известной степени приближаются к ним в понимании хозяйственного и социального значения рабства в древности. Примечательно появление работ, [23] привлекающих внимание к различного рода промежуточным и неполноправным состояниям[37], рассматриваемым при исследовании роли рабства в древности и степени его распространения в античных государствах.
М. Финли[38], ставя вопрос о том, была ли греческая (и римская) цивилизация основана на рабском труде, отвечает на него вполне положительно. Он показывает, что в менее развитых (аристократических) общинах рабство имело архаически–примитивный и половинчатый характер и выражалось в гелотии, пенестии и т.п. Далее он устанавливает, что в сущности таким же оно было и в досолоновских Афинах. Но когда Афины и другие греческие промышленные полисы (Коринф, Хиос и др.) достигли вершины своего развития, в них получило преобладание рабство в классическом смысле этого слова и образовался широкий рабский рынок. Финли понимает, что античные представления о рабском или свободном состоянии условны: человек мог быть формально свободен, но труд его мог быть подневолен. Человек не был рабом, но в любой момент мог стать таковым. Финли, что особенно важно, отмечает взаимозависимость прогресса древней демократической цивилизации и рабства. Нельзя, однако, согласиться с его утверждением, которое вступает в противоречие с его же предшествующим изложением, что неимущее и угнетенное свободное население не имело с рабами общих политических интересов и не было заинтересовано в ликвидации рабства.
Хозяйственное развитие древнейшей Италии, обусловившее распространение в ней рабовладения, может быть намечено лишь в самых общих чертах ввиду отрывочности и недостаточной конкретности исторических данных.
Отчетливые признаки разложения родового строя, сопровождаемые первыми проявлениями зарождающейся частной собственности и рабовладения, относятся к концу эпохи бронзы, т.е. к последним столетиям II тысячелетия до н.э. и к рубежу II и I тысячелетий. В это время на [24] севере Италии, удаленном от заморских крито–микенских связей и от проторенных средиземноморских торговых путей, господствует патриархально–родовой строй в его наиболее строгой форме, представленной культурой террамар с ее необычайно яркой картиной социального равенства как во всех областях жизни, так и в погребальном обряде: некрополи террамар являют чрезвычайное однообразие захоронений с трупосожжениями в однотипных урнах, с самыми незначительными приношениями. Эти родовые некрополи иногда даже формой своей напоминают те возвышенные площадки террамар, на которых были расположены поселения живых сородичей.
Культура террамар знала земледелие, отчасти даже виноградарство, весьма незначительное скотоводство, довольно развитую металлургию и керамическое производство, лишенное, однако, почти всяких признаков изощренности ремесла и искусства. Здесь в силу недостаточной интенсивности производства, не обеспечивающей возможности создания прибавочного продукта, еще отсутствуют какие бы то ни было следы рабовладения.
31
M. Rоstоwzеw. The Social and Economic History of the Hellenistic World, 11. Oxford, 1941, стр. 1143 сл.
32
M. Weber. Agrarverhältnisse im Altertum. Gesammelte Aufsätze zur Social- und Wirtschaftsgeschichte. Tübingen, 1924, стр. 190 сл.
34
Ε. Sereni. Communita rurali nell'Italia antica. Roma, 1955, стр. 203 сл. Нельзя обойти молчанием также и исследования Бронислава Билинского о труде (в первую очередь труде ремесленников) в эпоху царей и ранней республики (В. Bilinski. Problem pracy w starozytnym Rzymie, I. Czasy krolewskie i wezesna republica (VIII—IV/III w. przed n. е. — «Archeologia», Rocznik Panstwowego museuma Archeologicznego, III. Warszawa — Wroclaw, 1952, стр. 45-111). В названной работе развитие римского сельскохозяйственного и ремесленного труда рассматривается на широком историческом фоне. К сожалению, автор переоценивает, с нашей точки зрения, возможности и значение свободного труда в рассматриваемую им эпоху и вообще уделяет недостаточное внимание социальной стороне изучаемых им явлений.
36
S. Lauffer. Die Sklaverei der griechisch–römischen. Welt. – «Rappors de XI Congrès International de acience historique», II. Stockholm, 1960, стр. 71 сл.
38
M. J. Finley. Was Greek Civilisation Based on Slave Labour? — «Historia», VIII, 1959, Heft 2, стр. 145 сл.