Весьма существенным является участие рабов в различных сторонах жизни общины: как в производстве, где всякий производитель более или менее подневолен и действует в силу принуждения, так и в культе — родовом и государственном, — где мы находим рабов не только в качестве культовой прислуги, но и в качестве жрецов.
По примеру греческих общин италийцы черпали свои военные контингенты в значительной степени из рабов и других неполноправных общественных элементов. Это обстоятельство открывало для последних доступ к гражданству и к легальной политической жизни. Отпуск рабов на волю, приписка вольноотпущенников к трибам и наделение их землей создавали мощный резервуар для пополнения рядов гражданства. Активная и демократическая мыслящая часть патрициата находила для этого всяческие моральные [254] оправдания. À эти новые граждане — вчерашние рабы и клиенты — привносили в жизнь общины очень многое от своей недавней идеологии, связанной с религиозными верованиями родового строя. Организация римского плебса с его народным трибунатом и его культами восприняла достаточно много от общинных установлений и преданий, сохранявшихся и обращавшихся в среде рабов и клиентов. Допустимо думать, что к числу подобных установлений может быть отнесено возникновение также и военного трибуната, а из него — военного трибуната с консульской властью. Сюда же относится и формирование некоторых юридических норм, вышедших из древнего сакрального права, касающихся патроциния и народного трибуната, получивших отражение в законодательстве XII таблиц.
Римская община в политических учреждениях, правовых нормах, равно как и в религии создавала известные установления, отвечавшие домогательствам низших общественных слоев или пыталась посредством подобных установлений в какой–то мере предвосхитить народные чаяния или во всяком случае сгладить остроту недовольства.
Интересы экономической выгоды, так же как и социально–правовые условия, форсировали формальное вольноотпущенничество при сохранении фактической зависимости раба или клиента от владельца и патрона. Степень реальности высвобождения неполноправного лица зависела в значительной мере от его имущественного ценза, и мы наблюдали, как значительную самостоятельность приобретали отпущенники и даже рабы, действовавшие от имени крупных предпринимателей или находившиеся на государственной службе. Вероятно, как это выступает особенно отчетливо в эпоху поздней республики и империи, известная категория рабов сохраняла лишь формальную зависимость от владельцев (сочетавшуюся, видимо, с определенной суммой оброка), в действительности же превращалась сама в рабовладельцев в самом прямом смысле этого слова.
Однако с развитием работорговли, умножением числа иноземных рабов, общее положение неполноправных общественных элементов значительно ухудшилось по сравнению с их положением в эпоху патриархального рабства. И это опять–таки находит свое отражение как в правовых нормах, ориентирующихся применительно к рабу лишь на его рыночную стоимость, так и в морально–политическом кодексе, который устанавливал отношение к рабу как к вещи и [255] стремился всячески воспрепятствовать увеличению правомочной части общины за счет рабов и других угнетенных элементов. Подобные реакционные тенденции в римском обществе обнаруживаются со времени укрепления нобилитета и всаднического сословия и продолжают усиливаться вплоть до конца эпохи республики. Происходит вместе с тем постепенное вырождение клиентелы, которая из института грубого принуждения превращается к концу республиканского периода в некий социальный рудимент, который, однако, сохраняет, а вернее даже увеличивает свое морально–политическое значение и распространяет его на значительные вновь приобретенные Римом территории.
Мы видели также, как в эпоху патриархального рабства революционные выступления рабов и клиентов происходили преимущественно по инициативе их владельцев и патронов, стремившихся использовать недовольство и потенциальную политическую активность подвластных им лиц для достижения своих собственных, впрочем, более или менее демократических целей. Лишь по мере увеличения числа иноплеменных и иноземных рабов и ожесточения форм рабовладения рабы начинают восставать по собственной инициативе и под предводительством собственных вождей почти всегда, однако, в контакте с другими угнетенными элементами. Эти движения происходили под флагом утопических идей, которые были связаны с воспоминаниями об общинно–родовых порядках, выражавшимися в некоторых легендах, вроде легенд о «золотом веке» и о рабском происхождении общины, ее древнейших царей–основателей и ее некоторых моральных и культурных установлений.