Бывали случаи, когда первый суд заканчивался оправданием обвиняемого, но он оставался под подозрением без всяких на то улик, и выглядело странным осуждать его на смерть по совокупности двух преступлений, когда он не был уличен в первом. Недоумевая над разрешением этого вопроса, инквизиторы обратились к папе Александру IV, который дал им вполне определенный ответ. Если подозрение по первому делу было тяжелое, ответил он, то следует, «допуская своего рода законную фикцию», рассматривать его как доказательство виновности человека, и поэтому он должен быть осужден. Если же подозрение было легкое, то обвиняемого следует наказать более строго, чем наказываются за преступление в первый раз, но не применять к нему полностью наказаний, положенных для рецидивистов. Кроме того, для установления вторичного преступления достаточно было слабых доказательств: хватало уже того, что обвиняемый вступил в сношения с еретиком или выказал ему дружеское расположение. Это разъяснение неоднократно подтверждалось Александром и его преемниками — с настойчивостью, которая показывает, как много возникало недоразумений на этой почве; но в конце концов осуждение рецидивистов было внесено в каноническое право и стало нерушимым законом.
Существовал еще один разряд преступников: те, кто убегал из тюрьмы или небрежно выполнял наложенную на него епитимию. По теории, чистосердечно обратившимися считались кающиеся, «с радостью принявшие епитимию», но, если кто-то из них выполнял ее недостаточно ревностно, считалось, что обращение было неискренним, и это влекло серьезные санкции. На тех, кто был замечен в невыполнении епитимии, смотрели как на рецидивистов. Решительный же отказ выполнить епитимию считался признаком злостной ереси и вел прямо на костер. Валансьенский собор 1248 года постановил, чтобы сначала еретиков усовещивали, но, если и после этого они продолжали упорствовать в своих заблуждениях, с ними следовало поступать самым строгим образом; факт невыполнения епитимии иногда даже вносился в приговор, а нарушители порой приравнивались к клятвопреступникам и нераскаявшимся еретикам. Что же до совершивших побег из тюрьмы, то они считались еретиками-рецидивистами, и их без всякого суда передавали светским властям как первых кандидатов на костер. К рецидивистам причисляли и еретиков, которые обратились в католичество и поклялись выдать всех известных им соумышленников, но не сделали этого.
Сжигание человека только за то, что он верит иначе, чем другие, представляется ныне такой драматической жестокостью и так поражает, что в конце концов в нем стали видеть существенную черту деятельности инквизиции. Но необходимо помнить, что среди других наказаний, налагаемых ее приговорами, костер был сравнительно менее употребителен. Инквизитор Бернар Ги за время своей деятельности в Тулузе (1308–1323 годы) отправил на костер шестьсот тридцать семь еретиков и вынес шестьдесят семь приговоров, по которым сожгли останки умерших. При этом тысячи еретиков были обращены в католичество. Дело в том, что инквизиторы более добивались обращений, разоблачений и конфискаций, чем увеличения числа мучеников. Костры поддерживали в населении ужас, который считали спасительным. Главными же наказаниями инквизиции были тюрьмы, массовые конфискации и унизительные епитимии. Да и само существование невидимой, но всезнающей полиции было сущим адом для пребывающих в постоянном страхе обывателей.
Во время казни, когда собиралась толпа смотреть предсмертную агонию мучеников, инквизиторы, чтобы не смягчить фанатизма зрителей, старались не выказывать к несчастным даже малейшей жалости. Виновного не удушали раньше, чем поджигали дрова, как это практиковалось в позднейшей испанской инквизиции; порох еще не был изобретен, и поэтому еще не обвязывали шею жертвы мешком с порохом, чтобы сократить ее мучения, когда пламя охватит ее. Обычно казнимого еретика привязывали к столбу, возвышавшемуся над грудой дров настолько высоко, чтобы зрители могли видеть все его мучения. Священники сопровождали свою жертву до последней минуты в надежде вырвать, если возможно, заблудшую душу из когтей дьявола; если бедняга не был рецидивистом, он мог еще в последнюю минуту отречься и спасти свое тело. Участникам церемонии строго запрещалось убеждать несчастную жертву умереть без сопротивления, или взойти твердым шагом на эшафот, или мужественно отдать себя в руки палача, ибо, давая подобные советы, они могли ускорить ее конец и тем самым допустить «неправильность». Обыкновенно казнь совершалась в праздничный день, чтобы могло собраться больше народа и зрелище выполнило свою воспитательную функцию, ради которой все и затевалось; из боязни, что жертва вызовет в собравшихся чувства жалости или симпатии, ей часто затыкали рот.