К. Свасьян " Человек в лабиринте идентичностей"
Сеятель червеобразного существования говорит: "Я, мои бесчисленные, шелестящие друзья, ужаснее Сократа! Я душевно, совершенно, обалденно, опьяненно добропорядочное, поднебесное существо! И всех ваших остаточных и непуганых демонов уничтожу понятным, оттого понятым, здравомыслием. Один я заимел полное право заявить, и заявляю: я есть отец крючковатого рыболовного уважения. Я знаю то, что я всё знаю, мои многоуважаемые прихожане...
Знайте со мной: моим именем мы восхитим в последний раз! Победа... нет, нет, не за! нами, она перед нами; неужели мы не разумеем эту победу? Все эти победы-близнецы наги! Вот же они, привстаньте на цыпочки, жмутся у стеночки друг о друга рядком...
Друзья, мы - конец! Мы совершенный, румяный, столь долгожданный конец. Мы убедили! Ураа! стойкие соотечественники! Конец всякому страданию! Мы зашелестели этот мир, такой жестокий, но теперь уже впредь справедливый мир. Аминь".
63 Что есть опасности - жизни...
Моя прекрасная и дико достойная правдоподобному человеческому подражанию родственница совершит, должно быть, вскоре чудо, и поднимет из могилы в дни крайне светлой пасхи - какого-нибудь мертвого...
Но не затем тот, так сказать, "воскреснет", чтобы вновь порадоваться жизни! Нет! Лишь затем, чтобы перелечь куда подальше, и не слышать более - толковых и жизненных, в десяти из десяти случаях истинных, рассуждений... Во имя потустороннего спокойствия он вновь одухотворится! Это как бы и есть шестьсот шестьдесят шестой удар под дых даже "Воскресению"...
Уже сотни тысяч лет, со времен ещё первой беготни человеческой, сама жизнь понимала: перед какой опасностью теперь предстоит, над какой пропастью клеветы она в состоянии очутиться, а отныне уже прямо балансирует, словно канатоходец. Но я бы и не допустил, что она как бы не разглядела в стародавний момент этот гранд-риск (человека), оттого "вляпалась", так скажем... по недоразумению...
Как кажется, должно же когда-нибудь стать хотя бы на миг ясным, зачем этот риск вообще ею был задуман... Слава! этой рискующей Жизни.
64
Хотелось бы рассказать о нескольких открытиях, настигших меня за этот неполный год, открытиях, несомненно, чудесных и величественных. Их всего два. И оба принадлежат области музыкальной, несмотря на то, что одно из них - это "Гиперион", принадлежащий Гельдерлину. Помимо же "Гипериона", потряс меня как следует Доменико Скарлатти.
Что касается "Гипериона", то это необыкновенно музыкальное творение! Увы, не знаю, послужило ли оно вдохновением какому-либо доброму композитору... если же нет, то это невообразимо печально. В этом сочинении мастера зашифровано что-то колоссально-музыкальное!
Скарлатти не нуждается ни в моих описаниях, ни в чьих-либо иных набросках. Просто невообразимо! Я едва ли без "выходных" слушал гения месяцами! Моя вменяемость уже давно стоит одной ногой, так сказать, за чертой... но в продолжение нескольких месяцев она не просто занесла вторую за эту самую множеством уважаемую грань, она там поистине плясала!
И я бы хотел предостеречь вдумчивых и способных от как бы праздного, хитроватого открытия - "Гипериона". Так как это есть великая вещь, она прекрасна, словно жизнь! И, пожалуй, может легко убить.
65 Тоска
Да, я могу уверенно сказать: я знаю Тоску. Конечно, она не мой лучший друг, но сколько раз я с ней советовался! И она всякий раз подавала мне свои решения. Отчего-то не хочу я подумать о том, что Тоска - ко мне привязалась... этого не может быть, но какие-то теплые отношения между нами сложились, это правда.
Знаете, Тоску невозможно взять за руку; сказать шепотом, у неё рук нет, поэтому к Тоске всегда как бы тянутся; либо печально, принимая то и дело задумчивые позы, сносят сам факт её существования.
Забавно, что за аурой этих теплых наших встреч я забываю спросить: о чем ты Тоска? бесконечен ли твой переход? Да, да, Тоска - путешественница, или, может быть, странница. Она бы стала плохой матерью, - вот о чем проговорилась однажды в годы, когда я тащился за ней особенно, словно маленькая старая собачонка. За то время я многое не понял и дважды погиб.
Но, сказать уверенно, после этих смертей я похорошел: осанка моя приобрела вид приличествующий, выносливость умножилась, мысли оздоровились, потому просятся на воздух как никогда прежде! Глаз же моих не замечают вовсе! Видимо, во имя их святой глубины.
Однажды меня не опознала и Тоска... но за всей этой преобразившейся внешностью она нашла во мне доброе, сильное сердце! Я согласился. Прогулки же наши стали как будто короче, но невыразимо содержательнее, и я стал уставать. Именно! Оказалась, что её форма - непомерно превосходит мою, как казалось, роскошную! И поистине, меня, изможденного этими волшебными гуляниями, охватывает непередаваемая радость: может быть, и не надо "истинного"! Ведь, охваченная созерцанием моего преодоления и стремления, Тоска смеялась!
66
Подобно клоуну, нашедшему воздушные стены, в определенный высокий момент есть опасность просидеть в неприличном положении ожидающего. Что проходило и приходило едва ли не само на уютной, тесноватой заре творчества, здесь уже не пройдет... и не придет, даже прихрамывая или вообще на каких-либо списанных костылях.