Стоим-то мы рядами, смотрим... но куда же вы катитесь, тела наши набожные, смотрители? Цепляетесь ведь уже в кровь, слюни-брызги...и эта хитрость...дьявольская поистине хитрость! На головах больных детей вы, видимо, въезжаете в "царство небесное"? Но царство ваше небесное именно что на земле! - это не требует никаких доказательств. По правде, было бы честнее, если бы вы для поездок таких патриотических украли где-нибудь осла! Но вы не в состоянии совершить такой честный поступок.
По праву недосягаемой выглядит для вас жизнь действительно праведного Учителя. - Собственно в чем и есть ваше учение, но, как кажется, не Его.
103
Как известно школьным читателям, трудный, прозревший герой знаменитой повести Л. Н. Толстого поездом рассуждает и об "окончании рода человеческого". Но если даже вообразить, что все мужчины планеты "Земля" завтра заболеют, забредят и забредут в какой-нибудь "поезд", заинтересуются и примутся о чем-то подобном рассуждать, то приземлённые философские умы не должны видимо и всерьёз обеспокоиться. Они должны в такой замысловатой ситуации сохранять солидное хладнокровие и не переживать никоим образом за будущее рода человеческого. Но вот массовая уже противоПОЛожная ситуация... тут скоро вскрывается, словно весенний лед, даже суровая опасность, какое-то неестественное половодье. Это уже не плацкартные шутки, это уже Опасность! и одета она... в штаны! Скоро, должно быть, она вооружится, сядет на "лошадь" и... тогда конец.
104
Рождение человека - это и есть уже самое светлое, дневное счастье; кто может смотреть на человека - как на день, который несёт в себе всевозможные стихии и треволнения, а также неисчислимые отдохновения и светлые, радостные, возвышенные минуты, тот без какого-либо горького и чуть ли последнего огорчения примет и короткие пессимистические ночи и всякие потаенные, хорошо запрятанные, ждущие своего дерзкого кладоискателя тайники: так находили и в самом последнем и отверженном - неизвестное доселе и крайне своеобразно возвышенное.
Да, с инстинктивного крика начинает человек жизнь и таким же неосознанным криком зачастую и заканчивает её, потому что нещадно, как он нередко думает и нелепо оправдывает, била и била его с каким-то даже вселенским ожесточением судьба...
Ну что ж, несчастные, возьмите наконец такую злую судьбу в свои человеческие, сознательные руки. Тогда вы ещё порадуетесь человеческому рождению, и даже вечному рождению! И если на ваших теперь уже материнских глазах новорождённый к тревоге вашей вдруг не закричит, то без всяких минутных философских раздумий понудите вы его дружеским шлепком, - он должен, должен хотя бы закричать, и пусть это будет его счастливый и единственный долг!
И ещё
В некоторых городских кругах (заметьте себе, явно в сомнительных кругах) счастье понимается - как отстраненный пока ещё результат человеческой деятельности; как нечто такое, к чему, если видимо ещё и повезёт, должен прийти он сам(!) посредством трудолюбия (которое весьма нечестно оболгали), целеустремлённости и других устремлённостей, нередко даже патриотических устремлённостей... ну или же посредством долговых банковских обязательств, что есть уже совсем отвратительный, современный случай.
Но здесь городская воспитательная элита, кажется, даже сознательно (и если это так, то становится немного грустно) ставит счастье не на своё место в действительности, призывая это счастье несколько тупо маячить на горизонте (сегодня этот горизонт - государственный горизонт). Сегодня государство в состоянии отдать к так называемой приватизации всё что угодно, но только не счастье, заранее делая человека в этом вообще основополагающем вопросе как бы обездоленным и бомжом, если хотите. Что совершенно не так, трижды не так!
105
Ты был молод, не правда ли? О да... и молодость твоя нарочито просилась и стонала едва ли не ежедневно, словно хорошо избалованный и единственный ребёнок-куколка: "О мой друг, одень же меня, и поскорее, вот в эти, только вот в эти! нарядные, такие замечательные одежды-громады, в эти роскошные, непроницаемые, воинские доспехи здоровья! Скажи, не хочешь же ведь ты быть убитым каким-нибудь первым встречным сумасбродом и мошенником!?"
"О да, моя честная молодость, ты ещё и думаешь, конечно, обо мне? - так, немного дразня, начнешь ты свой ответ, если ты не какой-нибудь наследник-лежебока и не литературный пьяница, - Я тебе попробую дать если не лучшее, то, может быть, многое, что в твоём обозначенном вкусе".
Но вот ты уже и знаешь свою старость... Конечно, как и ко всем, она пришла и вошла в тебя утром. И вот знаешь ты уже с самого этого первого пожилого твоего утра, что предпочитает старость носить только прозрачные и полупрозрачные одежды здоровья. Я бы даже сказал, покрывала здоровья. Как бы ты ни был здоров в свои...40, но старость твоя желает себя под ними обнаруживать. "Ну что ж, - отвечаешь ей ты, - будь спокойна, моя умница, моя очаровательная, себялюбивая гостья, я и сам не приемлю мученические, душные лохмотья".