"Шутки здесь уже, дорогой мой, шутить никак нельзя", - так мне, наверняка, вскоре скажет мой лечащий и заслуженный, может быть даже всесоюзный! доктор.
С мыслями моими требуется непременно что-то сделать, ибо жизнь моя совершенно не заладилась, - но так бы я себя наставлял, останься во мне хоть грамм бы обученного ума и какая-нибудь, хоть бы и нищенская, "гражданская позиция"! Но так поучать свою обезумевшую личность я уже не в состоянии.
А знаете ли всё отчего? Отчего же это неверие в такое вот поучение? А задавали ли вы себе вопрос: а что же, собственно, я могу? Нет, всерьез, а? Всерьез Я... и всерьез... могу? Вот так и уплыло от меня однажды моё довольство. О, да! я бывал доволен! ещё как доволен! Но, знаете, этот мир мне давно казался способным как бы породить самые фантастические и отчаянные небылицы, и вот одна из них: как только я потерял своё это собственное довольство, все поголовно (и даже, к несчастью, сказочный, многоголовый змей-Горыныч) стали мной недовольны! Даже подъездные, совестливые пьяницы мной недовольны, и изливают свои справедливые речения прямо в мои разочарованные очи!
Может показаться, что я нахожусь в каком-то неприличном молодому человеку кризисе. Но это совсем не так. Мой единственный кризис уже миновал вместе с моим так называемым образованием. В отличие от "общественности" у меня уже целых семь лет не болит... хотя бы голова!
Вся эта "общественность" хорошо образована, потому так же хорошо понимает на самом деле, отчего эта голова болит. Им об этом, кстати, здорово напоминают... хитроумные аптеки!
Ах, как же меня восхищают (да, я иногда сам себе прописываю восхищение!) эти полусвятые аптеки, если вдруг кто-нибудь из моих любимых родственников понуждает туда забежать! Поистине, когда я буквально вперяю взгляд в это прогрессивное разнообразие трудночитаемых избавительных ядов, то прихожу даже в некоторый необъяснимый ступор - и ничего не могу купить в течение десятков минут: я бессмысленно как бы читаю, соединяя невероятные эти многосложные огрызки в какие-то труднозавитые, сухие вереницы. Я даже иногда размышлял: наверное, скоро всё пройдет, все недуги и боли; эти врачебные труднопроизносимые обозначения и назначения вскоре всё сотрут... ну... или вылечат. Но я беру себя в руки и покупаю то, что было мне велено, спеша назад с таблеточкой, порадовать близкого.
А близкие, я чувствую это, всё более уверены, что я тяжело и даже душевно болен. Им недавно стало известно, что я, как им кажется, при попустительстве какого-то чудного случая, склонился к поэзии, чем, видимо, совершенно и расстроил своих великодушных родственников и прочих соседей.
На таком вот чудаковатом фоне моей жизни я умудряюсь иметь спокойное и в целом доброе сердце: пульс мой давно миновал рубеж в 50 ударов и закрепился на достойной высоте - 43 удара в целую минуту. Из-за такого чуть видимого пульса добрый и воспитанный кардиолог счел меня как забулдыгу подъездную, настороженно спросив, глядя на выползающую из его умного аппарата бумажку с каракулями: "Как часто выпиваешь, дорогой?" Зная, естественно, историю героического становления моего такого скромного во всех отношениях, велосипедного, пульса, я должен был тотчас по-дьявольски рассмеяться доктору в его голубые глаза! До сумасшествия должен был рассмеяться! И прямо из палаты кардиолога попасть на экстренный прием уже в другие палаты, в куда более царские палаты... психиатра. Выпивал я не помню когда... наверное, ещё в "детстве". Наверное, ещё с тех самых ветреных времен на мне вздумала закрепляться такая разрозненная прическа. Нынче ж прическа моя настолько ангельски просветлела, что для неё существует уже одно время суток - утро... когда и прозвенел однажды для меня "поэтический будильник". В то громоподобное утро показатель моей всклокоченности совершенно зашкалил! С этого самого дня и начался, если хотите, отсчёт... направленный в сторону обнуления мой "персоны", которая тогда ещё нечто собой представляла для окружавшей меня и поучающей народности.
Да, я, в конце концов, стал нулем и совершенной бестолочью. Такие времена...
Но не отсюда ли поэзия и призвана стартовать?
133 О мошеннической благотворительности
... с вашего позволения начну издалека. Вы прекрасно должны понимать, в каких реалиях мы с вами все здесь живём. Реалии, к сожалению, имеют под собой некий сорт обманчивости и, я бы даже добавил, мошенничества.
Но я знаю, кто я есть. Поэтому легко могу оставить эти невежественные реалии за своей, как говорится, спиной.
Итак, я в состоянии войти в ситуацию, в которой, как вы описали, оказались. Но поверьте, я в состоянии и войти в эту ситуацию, и выйти из неё, - и это с совершенно одинаковой лёгкостью, несмотря на суммы и возможности.
Что касается благотворительности. Я вот что вам скажу: сегодня практически все государства делают максимум для благотворительности и создают условия, пусть иногда и самые скудные, для обездоленных детей, инвалидов и других нуждающихся. Теперь поймите меня правильно: сегодня не дети и другие нуждающиеся требуют от частных! лиц их пафосной и модной благотворительности! Повторю: государства делают для них в меру своих возможностей всё, и будут делать ещё больше. Требует благотворительности сегодня человеческая Мысль!