– Матвеич, там суки эти, оуновцы! – прибежал, наконец, Семен.
– Вот же гадство, вышли, твою мать! – выругался от души, но шепотом Матвеич.
– Тише ты, – шикнул на него Семен. – Пьяные, хозяйка там, гоняют ее, все самогон просят.
– Много?
– Видел четверых, на дверях никого, ничего не боятся, суки.
– А чего им бояться? До ближайшей деревни сорок верст по лесам! Как они вообще тут оказались?
– Хрен их знает, чего делать-то будем?
– Автомат немецкий в порядке? – вдруг спросил Матвеич.
– Не стрелял, но вроде да, – кивнул Семен.
– Давай мне, сам пойду!
– Вместе сделаем, вдвоем-то явно легче будет!
И друзья пошли к дому. Подойдя, тихо открыли дверь и в сенях наткнулись на хозяйку. Та успела только рот открыть, когда его ей зажали ладонью. Женщина была крупная, лет под шестьдесят, такая, если захочет, то сама кому угодно и рот заткнет, и голову открутит.
– Капа, это я, Матвеич, помнишь меня? Я с твоим мужем пасеку вам помогал делать в сорок первом.
Женщина часто-часто закивала.
– Эти твари в доме?
Женщина кивнула.
– Четверо?
Женщина кивнула отрицательно.
– Я отниму руку, только не кричи!
Женщина вновь кивнула, давая знать, что поняла.
– Шестеро их, двое спят, ранетые. Четверо пьют, послали за пойлом, а у меня только на леднике осталось. Вот и пошла.
– Точно на улице их больше нет?
– Нету, вчерась заявились, приказали лечить ранетых, командиры ихние, а сами пить начали. Шли издалека, все в грязи и усталые.
– Двигай на улицу, в дом не суйся, пока не позовем.
– Оружия у них много, осторожно, Ваня.
Матвеич уже не помнил, когда его называли по имени. Привык к отчеству, от того даже вздрогнул.
Боя не было, так уж повезло партизанам, напасть в удобный момент. Двое пьяных оуновцев спали, уронив головы на стол, а оставшиеся двое еще пытались пить. Несколько коротких очередей из немецкого автомата, два или три выстрела из винтовки Матвеича, и наступила тишина.
– Капа! Иди сюда, все кончилось, – позвал Матвеич хозяйку хутора.
– Ой, трупаков-то сколько наделали, куда их тепереча?
– Оттащим сейчас к болоту, там быстро утопнут.
– Так далеко же? – И правда, до лесного болота путь был неблизкий, километра три по прямой.
– У тебя животины не осталось?
– Да какое там, еще в прошлом году эти же все прибрали. Почти год никого не было, а тут заявились. Что же, Ваня, война-то так и идет? Где же наши-то нынче? Сто лет никого не видела, а у этих ведь не спросишь!
– Начали давить помалу, скоро, Капа, скоро и до нас дойдут. Но без нашей помощи им труднее. Дело к тебе, Капочка, мальчонка у нас, раненый весь, ноги, спина, может еще куда, весь в крови.
– Так что же стоишь-то, дурак старый, тащи скорее! С этими и утром разберешься, выкинуть бы их только из хаты, провоняли все.
Вдвоем партизаны по очереди вынесли всех убитых оуновцев и побросали их за околицей. И правда, необходимости тащить их на болото пока нет, до утра ничего не случится.
– Фу, успели, живой вроде! – послушал дыхание у мальчишки Матвеич и решительно поднял его с земли.
– Давай помогу, чего все один таскаешь.
Семен подхватил за ноги, и вдвоем партизаны потащили легкого паренька к хате. На пороге уже встречала хозяйка.
– Капа, у тебя из твоей медицины что-то осталось еще? – спросил с надеждой в голосе Матвеич.
– Лекарств нет давно, зимой двое лечились, все извела на них, а больше никто не приносил. Вы где-то пропали, забыли меня. Думала, совсем сгинули.
– Не забыли, Капочка, не забыли, – погладил женщину по плечу Матвеич, – сама знаешь, чем мы заняты, сегодня здесь, а завтра хрен знает где.
– Что за мальчуган-то? – спросила хозяйка, помогая раздевать раненого.
– Точно не знаем пока, до отряда дойдем, попробуем по радио связаться, узнать что-нибудь. Девчонка на нас вышла, рассказала, что их отряд гауляйтера уничтожил. А парнишка этот вроде как за старшего у них. Отряд весь погиб, остались одна девица и вот он.
– Неужели эту скотину, наконец, смогли убить?
– Не знаем пока, не видели никого, сами с задания возвращались, эшелон у немца под откос пустили.
– Так, ладно, нагрейте воды мне, срочно, в комоде простынь распустите на бинты, быстрее, мужички!
И женщина начала колдовать над раненым. Не дождавшись теплой воды, принесла той, что была на кухне, не ледяная и ладно. Обмывая тело, женщина то и дело удивлялась, и глаза ее расширялись.