Я спросила, как сейчас обстоят ее дела. Она не стала рассказывать, как жила эти четыре года после ухода мужа, но описала последний ужасный год их совместной жизни. Тогда время для нее остановилось. Она застряла в том времени и все еще продолжает ставить себе препятствия на пути к развитию индивидуальности. Многие из них вполне реальны: четверо детей и апатия, наступившая после того, как она была оставлена мужем. Однако то, как она рассматривает эти явления, мешает ей сделать поворот от ее нынешней роли к какой-нибудь другой и убежать из «тюрьмы», в которую, как она думает, превратилась через двадцать лет ее глупая мечта о жизни в пригороде. «Наш брачный союз действовал всего один час в неделю, когда мы обсуждали хозяйственные дела».
Все было не так, как должно было быть. Она вспомнила свой скучный маленький промышленный город, где работала в телефонной компании, и увлечение «высоким, стройным и красивым» смутьяном, который собирался поступить в университет. «Я сделала все, чтобы он обратил на меня внимание. Я мечтала переехать в Нью-Йорк и сделать карьеру. Это казалось невозможным. Мой отец работал на заводе. Мы были бедны».
Когда ей шел восемнадцатый год, на автобусной остановке она встретила его. Когда они достигли двадцатилетнего возраста с его стандартными иллюзиями, у них уже выработался типичный стереотип поведения: он делал деньги, а она заботилась о нем, оставив свою мечту стать деловой женщиной.
«Он поразил меня своими амбициями, это был человек, который добивался всего, а я только могла быть ему поддержкой. Я была редактором в университетской газете и всегда хотела заниматься журналистикой. Одно время мне даже стало казаться, что все получится. Он мечтал быть похожим на Эдварда Марроу и также стать миллионером в сорок лет. До свадьбы у нас с ним были романтические отношения. Но как только я стала хозяйкой в его доме, он начал видеть во мне мать. А его мать во всем ему противоречила».
Она была абсолютно права в этом. Я уже слышала это из уст самого комментатора, который только недавно увидел камень преткновения в их отношениях.
«Террор начинается с матери, — сказал он. — Я боюсь, когда на меня давят. Мать любит вас, но она и давит на вас. Она не дает вам упасть и ушибиться. Я вижу женщину в образе матери. Она всегда интересуется, где и с кем вы были, почему сделали то-то и то-то. В вас закрадывается страх почувствовать себя плохим мальчиком. Вы боитесь, что ваша женщина заставит вас чувствовать то же самое, как будто вам не удалось сделать ее полностью счастливой».
Мысленно приписав жене черты матери, мужчина таким образом создал удобного козла отпущения, которого мог обвинить во всех своих страхах и ограничениях. Отговорка типа «она не позволила мне» (появившаяся, когда мать объясняла ему. почему он не может стать профессиональным игроком в бейсбол) была автоматически перенесена на жену. Она не мешала ему стать телезвездой. Она никогда не интересовалась его деятельностью. Когда же она попыталась это сделать, то была тут же остановлена.
«Куда это ты собралась?» — спросил он, увидев ее в своей машине.
«Я думала, что поеду сегодня с тобой и посмотрю, как ты играешь в гольф».
«Но там не будет никого из жен».
«А я бы хотела пойти».
«А ты не хочешь сидеть у меня на коленях перед каждой передачей?»
Как и многие из нас, этот мужчина стал просто мастером по использованию любых отговорок, чтобы не подпускать ее к себе. Он все время твердил жене, что был «плохим мальчиком», и это позволяло ему легко удерживать ее на дистанции, как мать.
«Я ущипнул эту девушку в библиотеке», — начинал он.
«О чем ты говоришь?»
«О, ты знаешь, все парни делают это. Это мелочь».
«Если это мелочь, то почему ты тратишь на это так много времени?» Ее злость, ослабленная чувством зависимости, легко проходила. А его признание помогало ему снова почувствовать себя «хорошим мальчиком».
Но он не мог проявлять нежность по отношению к жене. «Я не осознавал, что просто уклонялся и увертывался, — рассказывал он мне. — Глубоко в душе я чувствую любовь и нежность, однако мужчины почти никогда не проявляют эти чувства по отношению к своим женам из опасения, что те их подавят». Этого риска легко можно избежать, проявив чувство взаимопонимания вне ближайшего круга, например, с чужой женой где-нибудь в номере отеля.
Его жена вспоминает: «Казалось, что он говорит: „Вот тебе моя совесть. Тебе решать, заботиться о ней или нет, пока я буду бездельничать“».
Между мужем и женой строится целая цепь таких секретных посылок: «Моя жена очень общительна. Пусть она заботится о нашей светской жизни» или: «Я творческая личность. Слава Богу, что я женат на органайзере». В большинстве случаев человек передает другому то, чем ему или ей не хочется заниматься, и это может быть прекрасно. Процесс становится деструктивным, если один партнер передает другому необходимые функции своего "я". Взяв на себя ответственность за свою совесть, комментатор должен был бы отказаться от флирта, с помощью которого дистанцировался от интимных взаимоотношений. Предоставив жене останавливать (или не останавливать) его, он мог продолжать оставаться проказником-мальчишкой, доставляя себе удовольствие. При этом он, естественно, не рассказывал жене, что стал встречаться с другими женщинами.
Для сохранения дистанции со своей госпожой он использовал другой механизм. Он стал придираться к мелочам: «Я начал ухаживать за милой австралийской девушкой, прекрасным человеческим существом, — объяснял он. — Икры ее ног были чуть-чуть тяжеловаты. Целый год меня это не раздражало, однако потом ее икры стали казаться мне все толще и толще. Через некоторое время я видел уже только их. У другой женщины раздражающим фактором могла стать прическа или манера одеваться. Полгода или даже год я болтался по миру как недоносок, пока не понял, что это не для меня. Я превратился в безжизненного, сухого, холодного человека. Подсознательно я наделял женщину качествами своей матери или сестры, и это затем отталкивало меня. Все, что она ни делала, было плохо. Я просто искал причину, чтобы уйти от нее».
Дома, конечно, его жена всегда все смягчала. Он вечно искал, к чему придраться. Ее юбки были слишком короткими, а груди — слишком большими. Она была недостаточно соблазнительна дома. Или очень энергично выражала восторг в момент оргазма, что снижало его потенцию. Он отказывался от контрацептивов из-за ее «спонтанности». Затем он грозил уйти от нее, если она не позаботится о последствиях. Так продолжалось до ее второго аборта в возрасте тридцати двух лет.
«Думаю, я тогда уже знала, что все начинает разваливаться», — говорит эта женщина сегодня. Она оставалась в переходе к тридцатилетнему возрасту и думала, что муж обеспечивает eй безопасность. Желая расширить круг своих возможностей, она научилась водить машину и устроилась работать в банк. Поняв, что может добиться успеха в учебе и легко заводит друзей, она обрела уверенность в себе. Так они продвигались по жизни.
«Почувствовав себя комфортно, я начала верить, что жизнь принесет мне удовлетворение», — говорит она.
В тридцать лет, когда хочется осесть и заняться хозяйством. она настояла на том, чтобы он приобрел домик в пригороде, который закрепил бы ее чувство безопасности.
«Работа все больше и больше отрывала его от дома, поэтому мы с ним сталкивались нечасто. Наши отношения успокоились. Немножко повзрослев, я осознала преимущество стабильного финансового положения. Я играла в теннис на закрытом корте и завтракала с друзьями, расплачиваясь за завтрак. Пропасть между мной и мужем увеличилась, когда он приблизился к сорокалетнему возрасту. После двух лет страшных унижений я почувствовала, что наступает кризис. Он даже не брал меня за руку. Я говорила: „Боже мой, наша молодость проходит. Разве мы не можем поговорить? Разве мы не можем прикоснуться друг к другу? Что случилось? Ты что, убил кого-нибудь?“»