Его жена случайно открыла конверт на имя Килпатрика, пришедший из корпуса морской пехоты. Это был отказ в ходатайстве служить на действительной военной службе. Для нее желание мужа было новостью. Жена зарыдала, а затем боль превратилась в холодный гнев. Как он только мог подумать об этом? Вечером она решила поговорить с мужем.
«Я хочу участвовать в боевых действиях во Вьетнаме. Я хочу служить государству», — ответил он ей.
«Твои обязательства перед семьей стоят на первом месте», — это прозвучало как бесспорная истина. Пегги представляла себе жизнь адвоката похожей на жизнь, которую вел ее отец: удачная богатая практика, набитый деньгами сейф, вечера в семейном кругу, возня с детьми и работа в саду. Она думала, что вышла замуж за точно такого же человека. Однако Кил-патрик, еще учась в юридической школе, отправился на войну в Корее, хотя запросто мог отговориться. Она тогда была беременна. Это нелегко забывается.
Теперь он выдвигал такие аргументы: «Моя практика сейчас в таком состоянии, что я могу передать дела. На меня работают десять адвокатов и десять секретарей».
«Ты платишь своим секретарям слишком много».
«Ты что, собираешься сказать мне, сколько я должен зарабатывать? — взорвался он. — Ты никогда не работала. Ты оторвалась от реального мира».
Она ответила, что занималась воспитанием детей и что она хорошая жена, а это значительно важнее, чем какая-то проклятая война.
В следующем году Килпатрик снова пытался уехать во Вьетнам — на этот раз гражданским служащим в составе правительственной комиссии. У них с женой опять состоялся разговор об обязательствах перед семьей и отечеством. И Пегги вдруг отступила, сказав, что, в конце концов, она и дети будут счастливы, если он примет то решение, которое сделает счастливым его. Килпатрик был озадачен. Он уже решил, что не поедет во Вьетнам.
Пегги была сильной женщиной. Килпатрик вспомнил, что как-то они сидели у бассейна и пили джин с тоником. Вдруг один из детей стал тонуть. Пегги выловила малыша из воды и спокойно стала его откачивать, пока все вокруг, включая и Килпатрика, сходили с ума. Конечно, все решения принимал он, а она верила, что зависимость от мужа — удел жены. Поблагодарим Бога за это. Однако он начал видеть в ней жесткость и выдержку. Тогда еще он подумал: «Во многих вещах она сильнее меня». Переключение в сорокалетнем возрасте прошло для него нелегко.
В сорок лет, потеряв уже всякие иллюзии, Килпатрик объявил, что выставляет свою кандидатуру на выборах. С твердым подбородком, без охраны и неподкупный — это был идеал мужчины. Все было против него. Но он любил бороться, и это была лучшая часть его жизни.
Очень важно то, что Килпатрик, по его словам, до этого не переживал никаких изменений. Когда его спросили, есть ли какие-нибудь отличия между его реальной жизнью в сорок лет и его планами на этот период, он ответил: «Я никогда не думал об этом. У меня сохранились те же идеалы, что и в двадцать лет. Я хотел стать хорошим американским адвокатом, служить государству в мирное время и участвовать в боевых действиях в случае войны. Вот это мой идеал американца, гражданина своей страны. Гражданин-солдат, по замыслу древних греков».
А что же его жена, была ли у нее какая-нибудь цель?
«Ее жизнь была построена вокруг моей».
Как он представлял себе Пегги, когда женился на ней?
«Я, честно, не знаю. Она была, по-моему, очень счастлива. Я думаю, что идеализировал ее. Она была важна для любого моего успеха. Она была сердцем и душой моей предвыборной кампании. Она была энтузиасткой этого дела».
Пегги ненавидела политику.
Место в Конгрессе было совершенно необходимо Килпат-рику. Он совершил поездку в Юго-Восточную Азию и нашел там беженцев, покалеченных американскими бомбами и проживающих в пещерах, и нищих, бродящих по выжженным полям Камбоджи. Он был потрясен и по возвращении из поездки выступил с антивоенными призывами.
В сорок три года, с началом предвыборной гонки, жизнь Килпатрика становится напряженной. Он выступает на многолюдных митингах. Его голос хрипит, когда он требует объяснения «административной политики преднамеренного обмана по отношению к Юго-Восточной Азии». Он переполнен энергией. Он выделяется в ряду ловких и мурлыкающих профессиональных политиков как одинокий воин и герой своей юношеской мечты. Мужчина, не имеющий достаточных рекомендаций и представляющий консервативную сторону, осмелился выставить на обсуждение свои собственные убеждения.
Он пытается соперничать со временем. В эти дни Килпатрик проводит дома ровно столько времени, чтобы успеть съесть пиццу. Летя в самолете в Вашингтон, он составляет письмо в Пентагон. Даже когда самолет приземлился, он продолжает писать. Самолет опустел, пассажиры вышли. Все, кроме яростного политика, его помощника и меня. Килпатрик продолжает писать. Улыбаясь, его помощник предлагает поехать домой.
«Что? О, извините». Гражданин-солдат совсем потерялся в своем долге. Килпатрик коротко бросает: «Если вы подождете еще минуту, то мы положим конец войне на один день раньше».
Пегги ожидает окончания кампании. Стройная блондинка с босыми ногами, в рубашке, полы которой завязаны над поясом вельветовых брюк, — на первый взгляд она вполне может соперничать с Дорис Дэй. Политик обнимает ее за талию и дарит ей алмазный поцелуй. «Как ты?» — спрашивает она. «Не так хорошо, дорогая. Я устал от людей». Килпатрик вставляет в магнитофон кассету и наслаждается музыкой. «А знаешь, — он внезапно поворачивается к Пегги, — я все же получил новый опыт, когда разговаривал с восемью тысячами человек».
Пегги тоже начинает приобретать новый опыт. Ей исполнилось сорок лет. Она посещает курсы по сделкам с недвижимостью, на обеденном столе громоздятся ее книги и статьи. Поэтому обедают они теперь в кабинете. Она подает на стол пиццу и французское вино.
Килпатрик подшучивает над новым проектом жены, однако чувствуется, что он немного задет. В прошлом году он голосовал против поправки за равные права между мужчинами и женщинами. Когда он пришел домой, Пегги сидела на диване, нахмурившись. Он изложил ей свои аргументы.
Она ответила словом, которое до сих пор ни разу не употребляла: «Дерьмо!»
Раньше она никогда такой не была. Килпатрик просматривает газету «Вашингтон Стар».
«Половина супружеских пар в Вашингтоне разведется в следующем году», — говорит он холодно. Пегги отвечает, что этот город враждебен по отношению к супружеским парам. «Вдовы живут дольше», — читает он в другой статье. Пегги отвечает: «Когда женщины получат равную возможность на работу, мы начнем умирать такими же молодыми, как и мужчины». Она поддевает политика: «И ты поможешь узаконить эту возможность, не правда ли, дорогой»?
Несговорчивый политик вздрагивает, поднимает глаза. Наступает неловкое молчание. Во взгляде их друг на друга сквозит растерянность, зависть, гордость, страх. Началось переключение. Пегги уже никогда не будет прежней женщиной, и они оба знают это.
Килпатрик опять обращается к газете, ворча: «Боже мой, женщина в недвижимости. Кошмар».
В следующем году Килпатрик отсутствовал дома три недели из четырех, принимая участие в предвыборной кампании. Пегги редко присоединялась к нему. Что-то из нее ушло, после того как он перевез семью в Вашингтон. Сенатор не мог понять, в чем дело. Он предполагал, что, когда их доход уменьшился наполовину, это был удар по ее безопасности. Но после того как Пегги закончила со всеми формальностями по закрытию его юридической практики и задрапировала дом их мечты белыми тканями, ее нельзя было сдвинуть с места. Это приводило его в негодование.
«Так устаешь в поездках, тоскуешь от одиночества в гостиничных номерах. Хочется, чтобы рядом было человеческое существо, которому нравится то, что ты пытаешься сделать».
Вот уже шесть месяцев он был влюблен. Девушке было двадцать шесть лет, и она одобряла все, что делал Килпатрик, Эти шесть месяцев он не мог прикоснуться к жене. Это было для него потрясением, ведь он всегда полагал, что пронзительные эмоции — это для женщин, а мужчина, как говорится, может переспать и с цыпленком.