Кухня сестер Муньос была просто огромной. Двадцать женщин размещались в ней совершенно свободно. Когда я пришла, все уже были в сборе.
— Мы тебя заждались, — заявила Кларита.
— Видите ли...
— Не вздумай оправдываться. От нас, женщин, зависит, будут ли все вокруг накормлены, и это работа, а не игра. Нарежь-ка эти фрукты. Ну, девочки, кто желает составить ей компанию?
Ко мне решились подойти только Моника, Пепа и Лусия Маурер. Остальные при виде меня даже не встали из-за стола. Я бы предпочла, чтобы мне бы бросили прямо в лицо, что Андрес — убийца, и они не желают иметь дела с его женой, но в Пуэбле так не принято. Никто не подал мне руки, но никто и не сказал, что обо мне думает.
Моника встала рядом и принялась резать бананы. Она все же не удержалась и шепотом спросила, правда ли, что генерала арестовали, и знаю ли я, за что. Луси Маурер положила мне руку на плечо и начала резать яблоки, которые вытаскивала из моей корзины. Пепа от волнения неустанно грызла ногти, отвлекаясь от этого занятия лишь для того, чтобы устроить разнос Монике за ее бестактные вопросы. В конце концов, чтобы прекратить неприятный разговор, она спросила у меня:
— Тебе было страшно ночью?
— Немножко, — призналась я, продолжая резать персики.
Когда мы покинули дом сестер Муньос, я осталась одна посреди улицы с блюдом чили, украшенным петрушкой и зернами граната. Подруг забрали домой ровно в два часа.
— Не слушай их, — сказала на прощание Моника, садясь в машину, где ее ждала мать.
Домой я отправилась пешком. Открыла дверь огромным ключом, который всегда лежал у меня в сумочке.
— Андрес! — крикнула я.
Никто не ответил. Я поставила блюдо с чили на пол и вновь закричала:
— Андрес! Андрес!
И снова никто не откликнулся. Я опустилась на корточки, готовясь выплакаться над ореховым соусом.
Я сидела спиной к входной двери, глядя сквозь слезы на сад, откуда манила своей свежестью сочная зелень листвы. И тут за спиной послышался стук молотка в дверь — так стучал только Андрес.
— Что, рыдаешь над своей стряпней? — услышала я его голос.
Я вскочила на ноги и бросилась его обнимать. Солнце било в окна, золотило каменные плиты дворика. Я сбросила туфли и начала расстегивать пуговицы на платье. Запустила руки ему под рубашку и потянула за собой, в сад, на лужайку. Там я убедилось, что член в тюрьме ему не отрезали. Потом я вспомнила про чили с ореховым соусом, бросилась за ним, и мы стали его пожирать, заглатывая огромными порциями.
— Почему тебя арестовали? — спросила я. — И почему так скоро отпустили?
— Потому что они козлы и тупицы, — ответил Андрес.
На другой день все газеты сообщили, что священник церкви Святого Иакова приговорен к двум годам тюрьмы за организацию демонстрации против антирелигиозного закона, а генерал Андрес Асенсио освобожден со всеми причитающимися извинениями, поскольку его невиновность в убийстве фальсификатора дипломов полностью доказана.
Я не хотела возвращаться на кулинарные курсы. Когда Андрес спросил о причине, я рассказала о враждебных взглядах и поведении остальных. Тогда он притянул меня к себе и шлепнул.
— Так вот, дорогая моя, — сказал он. — Здесь командую я, подожди и узнаешь.
Глава 3
Ждать пришлось долго. На протяжении четырех лет Андрес приезжал и уезжал, когда и куда хотел, не считая нужным ставить меня в известность. Порой он видел во мне лишь обузу, порой — ценное приобретение, которое надлежит хранить в сундуке под замком, а иногда — и любовь всей своей жизни. Я никогда не знала, что придет ему в голову в следующую минуту. То он требовал, чтобы я сопровождала его на верховую прогулку, иногда по воскресеньям брал меня на бой быков, а иногда целыми неделями не появлялся дома.
Я вдруг стала одержима какой-то страстью, которой никогда не знала прежде; я не могла понять, что со мной происходит, словно превратилась в несмышленыша. Порой меня охватывала печаль, а потом она вдруг сменялась столь же необъяснимой радостью. Я вновь превращалась в ту женщину, которая переходит от страданий к смеху безо всякой причины и не может дождаться, когда же что-нибудь произойдет — что угодно, лишь бы не эти дни, похожие один на другой. Я ненавидела покой, он меня пугал.