В ее голосе звучала ностальгия, но к своему изумлению, она обнаружила, что совсем не печалится, думая о клинике и о Сэме. Уж слишком хорошо она чувствовала себя здесь сегодня вечером с Майлсом, чтобы думать о другой жизни, как она обычно думала.
– Он был влюблен в вас, этот Сэм Харрис?
Пейдж оторвала взгляд от огня и посмотрела на Майлса. Он разглядывал пустую чашку из-под кофе так, словно в ней заключались ответы на все вопросы мироздания.
– Да, думаю, что был.
– А вы? Вы были влюблены в него, Пейдж?
Теперь он посмотрел на нее своими непроницаемыми серыми глазами.
Она покачала головой, чувствуя, как ее непокорные кудри щекочут ей шею.
– Нет. Я не раз хотела бы полюбить его. Сэм был… вернее, есть… замечательный парень, из него получился бы изумительный муж. Но я не любила его.
Потому что он не вы, хотелось ей сболтнуть. Никогда я не ощущала с Сэмом этого головокружительного, сладостного возбуждения, этого страстного желания оказаться в его руках, стремления, чтобы он познал меня, познать его, глубже и глубже, как жажду я тебя.
Она хотела, чтобы Майлс понял, кто она и что она такое. Она хотела честности и правды между ними.
– Я влюблялась до сих пор только однажды, – начала она, не совсем уверенная в том, в чем только что призналась. – Мне было семнадцать лет, я только что поступила в университет.
Она чувствовала на себе глаза Майлса, но сама на него не смотрела. Ей было легче смотреть на огонь.
– Он был лихой студент-медик на шесть лет старше меня, звали его Ник Моррисон, и мы оба понятия не имели о противозачаточных средствах, потому что через два месяца я забеременела. Он хотел, чтобы я сделала аборт, но я не могла пойти на это. Ребенок… – Она проглотила комок в горле и попробовала продолжить: – Видит Бог, я не могла убить моего ребенка. Он уже стал для меня личностью. Ник был в ярости. Думаю, что он к тому же перепугался.
Даже после стольких лет ей было трудно рассказывать все это. Пейдж прокашлялась, все еще избегая смотреть в глаза Майлсу.
– Я доверилась подруге, которая знала Ника. Она позвонила его родителям, и поднялся большой скандал. Они были люди высокоморальные и стали давить на него, чтобы он женился на мне, угрожая в противном случае лишить его финансовой поддержки. А она ему была необходима, он хотел стать врачом. Я была слишком перепугана, слишком молода и слишком влюблена, чтобы понять, какая это ошибка. Все, о чем я могла подумать, так это что мы справимся и у моего ребенка будет семья.
Пейдж вспомнила, как она была влюблена в Ника, бессонные ночи, когда он не являлся домой и не звонил, ужасный день, когда она увидела, как он в библиотеке целовал другую студентку, как она нашла кружевные трусики в кармане его твидового пиджака. Сама она в это время носила большие трусы для беременных. Те же трусики были розовые и очень маленькие.
– Вскоре я поняла, что он меня не любит. Моя жизнь начала концентрироваться вокруг моего будущего ребенка.
Она не могла забыть ночь, когда у нее начались родовые схватки, и даже теперь, после стольких лет, ее всю передернуло. Как обычно, Ника поблизости не было, и даже первые схватки превратились в агонию, боль не отпускала ее ни на минуту.
Она вызвала такси, пошатываясь, вышла, чтобы встретить машину. Все было сплошным кошмаром. Родильный дом находился за городом, молодой врач, занимавшийся ею, неопытен.
– Они так и не нашли Ника в ту ночь. У меня был узкий таз, схватки продолжались и продолжались. В конце концов ребенка извлекли с помощью кесарева сечения. Я была без сознания. Когда я пришла в себя, мне сказали, что ребенок родился мертвым, хорошо сложенная девочка, которая только не смогла дышать. Я разрыдалась и рыдала до тех пор, пока они не разрешили посмотреть на нее, подержать минуту-другую. Она была исключительно крупным ребенком, поэтому-то я и испытывала такие трудности. Она выросла бы в прелестную девочку. – Пейдж давно уже не плакала, вспоминая свою дочку, но сейчас не могла удержаться от слез. – Я так отчетливо помню, как она выглядела. О Майлс, я полюбила ее за эти несколько минут.
Она поняла, что Майлс сел рядом с ней на узкий диванчик. Его мускулистая рука обняла ее за плечи, прижала к себе, и ей стало так хорошо ощущать своей щекой грубую шерсть его красного мундира.
– В ходе операции были осложнения и потом заражение. Они сказали мне, что вряд ли я когда-нибудь еще забеременею.
Она услышала звук, который он издал, бормотание, в котором было понимание и сочувствие, и это ее утешило.
Прошло несколько часов после того, как унесли ее ребенка, когда приехал Ник. Он где-то выпивал, Пейдж ощутила запах виски и сладких резких духов, когда он наклонился и коснулся губами ее лба.
– Мы развелись.
Пейдж припоминала ужасную пустоту в теле, агонию похорон ребенка. Временами ей казалось, что она сходит с ума, и тогда она погрузилась в учебники, чтобы отвлечься, увести свои мысли от мысленной картины ее обнаженного синеватого тельца, заставить себя вспомнить, что было в учебнике, который читала. Она всегда была хорошей студенткой, теперь она стала выдающейся. Постепенно учебники сменились специальными медицинскими трудами, и когда пришло время, она без труда определилась на медицинский факультет.
– Наверное, я была не права, но я жила с ощущением, что при правильном медицинском уходе девочка могла бы выжить, – тихо проговорила Пейдж. – Вот я и стала гинекологом.
Медицинское обучение было очень тяжелым. На медицинском факультете процветал мужской шовинизм. Она овладела искусством выживания, научилась быть грубой, игнорировать приставания мужчин. Когда она закончила, ей предложили поступить в ординатуру в Больнице Милосердия, славившейся своим гинекологическим отделением.
– Я встретила Сэма, когда училась в ординатуре, и мы с самого начала подружились. Мы вместе занялись врачебной практикой и со временем открыли собственную клинику.
В очаге сдвинулось полено, масло в лампе выгорело, огонь замигал и потух.
Пейдж спустила ноги с диванчика, намереваясь встать и заправить лампу, но руки Майлса, обнимавшие ее плечи, удерживали ее.
– Вы раньше кое-что сказали, Пейдж. Вы сказали: «До сих пор я влюблялась только один раз». Что вы имели в виду? Что значит «до сих пор»?
Она в ужасе приоткрыла рот и возблагодарила темноту, потому что лицо ее горело так, словно искры из очага подожгли ее кожу.
– Пейдж?
Он не даст ей увильнуть, она это знала. Она уже разобралась в нем. Под внешностью спокойного южного джентльмена скрывалась закаленная сталь, упрямый характер, который может потягаться с ее нравом.
О Боже, почему она так распустила язык? Не зря говорят о фрейдистских оговорках…
Ладно, она не жеманная викторианская дамочка, он теперь это хорошо понимает. И если он слишком толстокожий, чтобы раскусить ее, она сама растолкует ему. Она глубоко вздохнула.
– Я имела в виду, что каким-то образом я умудрилась влюбиться в вас, Майлс Болдуин.
О Боже, она действительно сказала это! Она перевела дыхание и снова попыталась подняться.
Ей нужно отодвинуться от него, она уверена, что он слышит, как бьется ее сердце. У нее в груди застрял комок, который поднимался к горлу, угрожая задушить ее.
Но он крепко держал ее в руках, без особых усилий не позволяя ей двинуться. Он глубоко вздохнул, вздрогнув всем телом.
– Я подумал, что именно это вы могли иметь в виду, мисс Рандольф.
Голос его слегка дрожал. Потом он повернул ее лицом к себе, приподнял так, что ее груди прижались к его груди. Она оказалась у него на коленях.
– Я надеялся, что вы именно это имели в виду, дорогая Пейдж. Потому что я думаю, что влюбился в вас в первый же момент, когда увидел.
И, прежде чем она успела осознать его слова, его рот оказался у ее рта, его губы, поначалу мягкие и нежные, коснулись ее губ.
Однако вскоре нежность сменилась требовательностью. Пейдж почувствовала себя так, словно жар от огня проникает в ее поры. Ей казалось, что она тает, волна вулканической лавы, медленная и сладкая, поплыла вниз, откликаясь на ласку его языка, его сильных губ, поглаживающих ее тело.