Даже если она вернется, — как я пробьюсь сквозь ледяную стену, которой она окружила себя со времени истории с чеками Сюзетты? Я не могу объясниться и она даже не будет знать, что я порвал с Сюзеттой.
Конечно, она часто слышала в соседней комнате «дамочек», когда они заходили среди дня, чтобы поиграть в бридж. Быть может, она даже слышала идиотские вещи, о которых они разговаривали. Да, конечно, у нее должно быть ужасное впечатление от меня.
Контраст между ее жизнью и их, — да и моей.
Буду продолжать Платона — он наскучил мне, он труден и я устал, — но я все же буду.
XIII.
Труднее всего перенести бесплодное ожидание. Какой смехотворный трюизм. Его выказывали уже тысячи раз — и будут высказывать еще столько же, это переживание знакомое, а потому — понятное каждому. Достичь невозмутимости — значит — обладать достаточной силой, чтобы победить вызываемое ожиданием сомнение или отчаяние. Боюсь, что я далек от невозмутимости, ибо я полон тревоги. Я стараюсь убедить себя, что Алатея Шарп ровно ничего не значит в моей жизни, что это конец, что на меня не повлияют ее передвижения и мысли, ее приходы и уходы. Я стараюсь даже не думать о ней, как об «Алатее».
А когда мне в некоторой мере удается это, у меня захватывает дух и я испытываю это ужасное, чисто физическое, ощущение свинцовой тяжести под сердцем. К чему жить такой безобразной, искалеченной жизнью?
Мне было в десять раз легче переносить самые страшные и отвратительные обстоятельства в то время, когда я участвовал в войне, чем жить теперь, когда я пользуюсь всеми удобствами и имею все, что можно купить за деньги.
Действительно важно только то, что нельзя купить за деньги. Я снова должен прочесть Хенлея[10] и постараться снова почувствовать прилив гордости, охватывавший меня в юношеские годы при чтении строки — «я хозяин своей судьбы, я капитан своей души»[11].
…Что, если она не вернется, и я больше не услышу о ней?
Стой, Николай Тормонд, это унизительная слабость!
Сегодня вечером на террасе было чудесно, солнце закатилось в ослепительном алом, пурпуровом сиянии, каждое окно Зеркальной Галереи было в огне и странные привидения придворных былых дней, казалось, скользили мимо зеркал.
Интересно было бы знать, что они думают о беспокойном, покинутом ими свете. Каждое поколение раздирают все те же, приносимые любовью, тревоги. А к чему существует любовь? Только для того, чтобы окружить ореолом инстинкт продолжения рода и сделать его эстетичным.
Любили ли люди каменного века? Во всякой случае, они не испытывали умственных страданий. Цивилизация повысила душевные тревоги и удовольствия любви, но избыток цивилизации, несомненно, искажает самую страсть.
Как бы то ни было, что такое самая любовь? Это желание, боль и тоска по чему-то. Я знаю, чего я хочу. Во-первых, я хочу безраздельно владеть Алатеей в полном смысле этого слова. Затем, я хочу разделять ее мысли, чувствовать все возвышенные стремления ее души — я хочу ее присутствия, ее сочувствия, ее понимания.
Когда я был влюблен в Нину или некоторых других, я никогда не думал об этих вещах — мне нужны были только их тела. Таким образом, я предполагаю, что только, когда в это проклятое чувство примешивается духовное, его можно назвать любовью. Рассуждая таким образом, я в своей жизни любил только Алатею. Но меня преследует одна мысль — любил ли бы я ее, если бы у нее был только один глаз и не хватало бы ноги ниже колена? Внушала ли бы она мне все эти восторженные переживания? Сказать честно, я не уверен еще, как бы я ответил на этот вопрос и, таким образом, это доказывает, что физическая сторона играет главную роль даже в любви, кажущейся духовной.
В «Саламбо» Флобера, Матор побоями был превращен в желе, но его глаза все же пламенели любовью к его принцессе. А когда она увидала его в этом, внушающем отвращение, виде, вспыхнула ли и в ней любовь к нему? Или ее привело в возбуждение только удовлетворенное тщеславие и жалость к его страданиям? Абеляр и Элоиза были удивительны в своей любви, но у него любовь изменилась гораздо скорее, благодаря тому, что от него отошли все физические переживания. Мысль Платона, что человек тянется к красоте, благодаря подсознательному стремлению души возродиться снова посредством совершенства и, таким образом, достичь бессмертия, может быть и правдой. Поэтому нас отталкивают уродливые тела. Справедливо, что, пока я не буду совершенно уверен в том, что могу любить Алатею точно так же, как сейчас, даже будь она искалечена, подобно мне, — я не могу рассчитывать на ее взаимность.
Нина вновь почувствовала влечение ко мне, когда поняла, что я недостижим для нее. Хищнический инстинкт женщины получил отпор и потребовал, чтобы ему вновь отдали должное. Кроме того, в ее памяти все еще сохраняется представление о том, чем я был, так что для нее я не так отталкивающ, но у Алатеи нет этого преимущества и она видит меня только раненным.
Я не сделал ничего, чтобы заслужить ее уважение. Последние месяцы дали ей понятие о моей бесполезной жизни. Она слышала болтовню моих знакомых, в выборе которых я был свободен, — отсюда очевидный вывод, что они были тем, чего я желал. И наконец, она знает, что у меня была любовница. Так с какой же стати она будет относиться ко мне иначе, чем теперь? Конечно, она презирает меня. Значит, единственное, чем, быть может, я смогу привлечь ее, это то неуловимое свойство, которым я обладаю, как уверяли меня Нина, Сюзетта и даже Корали. «Оно». А как оно будет действовать на ум, подобный уму Алатеи? Может быть — и даже наверное — оно не будет иметь никакого значения для нее. Единственным разом, когда я видел, что она что-то почувствовала ко мне, был тот день, в который она, как она думала, разрушила безвредное увлечение раненного человека и почувствовала угрызения совести. А деланная сдержанность, с которой она подала мне чековую книжку, а волнение и презрение, когда я грубо отнесся к ребенку? В других случаях, заметив мое восхищение ею, она выказывала или полнейшее равнодушие, или минутное замешательство.
Теперь, что принесет мне ее отношение к чеку Сюзетты?
Есть две возможности.
Одна — что она чопорнее, чем должно было бы быть лицо с ее начитанностью и знанием света, и в высшей степени неодобрительно относится к мужчине, имеющем «подружку».
Другая — что она почувствовала мою любовь к ней и оскорблена открытием, что, в то же самое время, у меня была приятельница.
Вторая возможность подает мне надежду и потому я боюсь верить ей, но, при спокойном рассмотрении, она кажется самой вероятной. Но, если бы она не была оскорблена теперь, — продолжала ли бы она верить в мою любовь и не стала бы отвечать некоторой взаимностью?
Могло быть и так.
А при настоящем положении вещей, повлияет ли на нее инстинкт, существующий в подсознании женщин — да и мужчин тоже — возбуждающий в них желание бороться, чтобы удержать — или снова овладеть — принадлежавшим им, и заставит ли он ее почувствовать хоть какой-нибудь, даже презрительный, интерес ко мне? Это тоже возможно.
Если бы только судьба снова привела ее ко мне! Побеждает отсутствие, рвущее связующие нити.
Завтра понедельник — целая неделя с того дня, как я получил ее телеграмму.
Если я не получу никаких известий завтра утром, — я сам поеду в Париж и отправлюсь в особняк герцогини, чтобы напасть на какой-либо след. Если это окажется невозможным, я напишу герцогине.
Когда я дописал последние слова, Буртон принес мне записку, которую кто-то доставил в отель.
«Дорогой сэр Николай!
Мне очень жаль, что я не могла явиться на работу, но в прошлый вторник умер мой брат и у меня было чрезвычайно много хлопот. Буду в Версале в четверг, в одиннадцать часов, как обычно.
10
Уильям Эрнст Хенли (1849–1903) — английский поэт, критик и издатель, более всего известный стихотворением 1875 года «Непокорённый». Считается, что оно послужило для автора своего рода манифестом жизненной стойкости после ампутации ноги. Согласно письмам Роберта Л. Стивенсона именно его друг Хенли послужил одним из прообразов Джона Сильвера, одного из центральных персонажей романа «Остров сокровищ». В письме Хенли после публикации «Острова сокровищ» Стивенсон писал: «Признаюсь, именно зрелище твоей увечной мощи и властности породило Джона Сильвера… идея человека, способного повелевать и устрашать одним лишь звуком своего голоса, полностью обязана своим появлением тебе».
11
Непокорённый (
Из-под покрова тьмы ночной,
Из чёрной ямы страшных мук
Благодарю я всех богов
За мой непокорённый дух.
И я, попав в тиски беды,
Не дрогнул и не застонал,
И под ударами судьбы
Я ранен был, но не упал.
Тропа лежит средь зла и слёз,
Дальнейший путь не ясен, пусть,
Но всё же трудностей и бед
Я, как и прежде, не боюсь.
Не важно, что врата узки,
Меня опасность не страшит.
Я — властелин своей судьбы,
Я — капитан своей души.