Я стал составлять план своих будущих действий.
Волновать ее как можно больше.
Дать ей понять, что некогда я считал ее совершенством, но она сама разочаровала меня в этом — и теперь я равнодушен к ней.
Что я циничен, но люблю отвлеченные рассуждения о любви.
Что у меня есть друзья, которые развлекают меня, и что она нужна мне только, как секретарша и компаньонка: что малейший интерес, который я выкажу к ней, объясняется только моим собственным тщеславием, так как в глазах света она — моя жена.
Если я только смогу выдержать характер, не смягчусь при виде ее беспокойства и сумею довести игру до конца, я несомненно должен буду выиграть и, может быть, даже раньше, чем смею надеяться.
Я был рад, что ее не было, так что я мог взять себя в руки и, так сказать, вооружиться перед встречей.
Как раз перед завтраком, я услышал как она пришла и прошла в свою комнату, а затем, уже без шляпы, вошла в гостиную.
Ее вкус так же хорош, как и вкус Корали — быть может, ее новые платья заказаны там же — она великолепно выглядела. Теперь, когда я без помехи могу наблюдать за нею, я вижу, как она молода, благодаря своей детской фигурке и совершенному овалу лица. Несмотря на строгий рот и спокойные манеры, ей нельзя дать больше восемнадцати лет.
Я держал в руках книгу стихов.
— Я вижу, вы читали это, — заметил я после того, как мы холодно пожелали друг другу доброго утра.
На секунду ее зрачки сократились — она досадовала на себя, что оставила в книге разрезной нож.
— Да.
— Почитаете вы мне после завтрака?
— Конечно.
— Вы любите стихи?
— Да… некоторые.
— В этом духе?
Ее щеки слегка порозовели.
— Да… я должна бы была иметь более классические вкусы, но эти стихи кажутся настоящими… как будто автор действительно думал о том, о чем писал. Я не сужу об отвлеченной поэзии, я люблю ее только тогда, когда она выражает какую-нибудь истину, какую-нибудь мысль, которая близка мне.
Для нее это было длинной фразой.
— Значит, вам близки поэмы о любви? — удивленно спросил я.
— Почему бы нет?
— Да, действительно, — почему нет? Только вы всегда кажетесь такой суровой и надменной, и я не думал, что вас могут интересовать подобные предметы.
Она снова слегка пожала плечами.
— Быть может, даже у рабочих пчел есть свои грезы.
— Были ли вы влюблены когда-нибудь?
Она мягко рассмеялась — первый раз я слышал ее смеющейся, и это взволновало меня.
— Не думаю. Я никогда не разговаривала с мужчинами — я хочу сказать, с мужчинами нашего класса.
Это принесло мне облегчение.
— Но вы грезите об этом?
— Не серьезно.
В этот момент Бурдон объявил, что завтрак подан, и мы пошли в столовую.
Мы заговорили о дожде, и она сказала, что любит гулять в сырую погоду, — она прошла по всему авеню Анри Мартен до Булонского леса. Мы говорили, также, о военных известиях и политическом положении, и, наконец, снова очутились одни в гостиной.
— Теперь, почитайте пожалуйста.
Я откинулся в кресле и прикрыл рукою глаз.
— Вы хотите слышать какое-нибудь определенное стихотворение?
— Прочтите несколько, а затем дойдите до «Слушай, Любимая» — в нем есть одна мысль, которую в хотел бы обсудить с вами.
Она взяла книгу и села спиной к окну, несколько позади меня.
— Пожалуйста, пододвиньтесь поближе. Удобнее слушать, когда видишь читающего.
Она неохотно встала и пододвинула кресло поближе ко мне и огню, а затем начала. Она выбирала наименее чувственные стихотворения и наиболее абстрактные. Она прочла «Рутландские Ворота» и по голосу чувствовалось — как она симпатизирует герою. Затем она прочла «Атавизм» и ее тонкое породистое личико выглядело диким. С дрожью восторга я понял, что она удивительно страстное создание — да и должна быть им, имея таких отца и мать. Надо подождать только, пока я разбужу ее — и тогда она прорвется через все заграждения приличий, сдержанности и гордости.
О! Это будет минутой!
— Теперь прочтите «Слушай, Любимая».
Она перевернула несколько страниц, нашла и начала чтение. А дойдя до тех двух строф, которые заинтересовали меня, на секунду подняла глаза. Они были затуманены и далеки от всего. Затем она продолжала чтение и, кончив, уронила книгу на колени.
— Это соответствует вашей теории переселения душ — души встречаются все снова и снова.
— Да.
— В одной из книг на эту тему, которую я прочел, было сказано, что все браки — это посылаемые нам Кармой награды или требуемые ею долги. Интересно было бы знать — что представляет собою наш брак. Может быть, мы были двумя врагами, нанесшими вред друг другу, и теперь должны исправить его взаимной помощью.
— Может быть.
Она смотрела вниз.
— Испытываете ли вы когда-либо это странное чувство душевного неудовлетворения, не кажется ли вам, что вы все время чего-то ищете?
— Да, очень часто.
— Прочтите снова последние строфы.
Ее голос был самым красивым из всех, которые я слышал, — полный оттенков, выразительный, наполненный чувством и жизнью, но сейчас она в первый раз читала мне вещь, относящуюся к любви. Слышно было, что она старается подавить всякое выражение, читая страстные слова обычным холодным тоном. Никогда еще она не читала так монотонно. Я знал, употребляя модное выражение, — «инстинктивно чувствовал», что она чувствовала и понимала каждую строчку и не хотела дать мне заметить это. Внезапно, на меня волной нахлынули переживания.
К чему все отсрочки, увертки и борьба, когда эта женщина, все равно, предназначена мне?
Я знал, что это так. Она предназначена мне потому, что моя любовь рождена не одной чувственностью, а вызвана, также, уважением и почтением. Я надеюсь… я верю… я уверен, что в один прекрасный день мы поймем, как правдивы были слова:
Для меня это означает любовь — не только удовлетворение охотничьего инстинкта, не только страстное желание обладать любимым телом, но союз душ, не меняющийся с течением времени.
Что, обыкновенно, вносит беспокойство? Очевидно то, что в любви недостает чего-то, что мы, в таком случае, бессознательно стремимся найти в другом месте.
Но нет ничего интеллектуального, телесного или духовного, что во мне не удовлетворила бы Алатея. Достигни я духовных высот, она сможет подняться так же высоко — и даже выше, я могу надеяться, что в ней найдет отклик тончайший умственный процесс. А что касается тела, то всякому физиономисту было бы ясно, что эти тонкие ноздри выражают страсть, а изогнутый рот будет восхитителен в поцелуе.
О любимая моя, не заставляй меня ждать слишком долго!
Боги! В каком я был возбуждении, когда писал эти строки прошлой ночью. Но они правдивы, хотя я и смеюсь над их восторженностью.
Хотел бы я знать, сколько мужчин подобно мне романтично настроены в душе и стыдятся показать это?
Кончив стихи, Алатея вторично уронила книгу на колени.
— Каково ваше отношение к любви? — спросил я, как бы между прочим.
— Я не хотела бы обсуждать мое к ней отношение впредь и постараюсь изгнать ее из моей жизни.
— К чему вам делать это? — прямолинейно спросил я. — В нашу сделку не входила ваша обязательная верность мне — верность относится к физическим отношениям, не касающимся нас. Никто не может потребовать от секретарши, чтобы она из-за него стала монахиней. Конечно ее попросят только вести себя в достаточной мере прилично, чтобы не компрометировать в глазах общества того положения, которое она занимает официально.