— Если вы отпустите меня, чтобы я могла работать, я постепенно верну вам пятьдесят тысяч франков, платья и драгоценности я могу оставить сейчас… Я хотела бы уйти…
Теперь она говорила совершенно разбитым голосом.
— Почему вам внезапно захотелось уйти — сегодняшний день ничем не отличается от вчерашнего или позавчерашнего? Я отказываюсь служить марионеткой для ваших капризов.
Она стояла, ломая руки и не глядя на меня.
— Алатея, — строго сказал я, — посмотрите мне в лицо и скажите правду! В чем дело?
— Я не могу сказать.
Ее глаза все еще были потуплены.
— Есть кто-нибудь другой? — даже мне самому мой голос показался свирепым. Меня охватил внезапный страх.
— Но вы сказали, что это не имеет значения, если только я скажу вам, — смело ответила она.
— Значит тут замешан кто-то? — настаивал я, стараясь сохранять спокойствие. — Посмотрите на меня!
Медленно она подняла глаза, пока, наконец, не встретилась с моим взором.
— Нет, тут никто не замешан. Я просто не хочу дольше жить здесь.
— Боюсь, что должен буду отказаться от обсуждения создавшегося положения, если только вы не дадите мне более основательных причин. Будьте добры, тем временем, сходите к себе в комнату и принесите кольца и браслеты.
Не говоря ни слова, она повернулась и вышла, по-моему она недоумевала, на что они мне понадобились.
Через минуту она вернулась с ними.
— Подите сюда.
Она неохотно повиновалась.
— Дайте руку.
— Не дам.
— Алатея, хоть я и калека, но я схвачу вас и силой заставлю подчиниться, если вы не будете слушать уговоров.
На ее лице выражалось гневное возмущение, но она слишком рассудительна и здравомысляща, чтобы устроить сцену, так что она дала мне руку. Я снова одел ей обручальное кольцо так же, как и большое бриллиантовое.
— Теперь, я надеюсь, вы будете носить их до тех пор, пока, убежденный вашими доводами, я сам не сниму их, с браслетами же вы можете поступать, как вам заблагорассудится, выкиньте их или подарите горничной. А сегодня я рассчитываю на ваш врожденный инстинкт, который поможет вам вести себя так, чтобы потом никто не мог болтать о нас.
Она так отдернула руку, как будто мое прикосновение жгло ее, выражение ее лица было презрительно-высокомерным.
— Конечно, вы можете рассчитывать на меня… на сегодня, — и она повернулась и снова вышла из комнаты.
А теперь я поджидаю, чтобы она вернулась, уже одетая для того, чтобы ехать на прием к герцогине, — сейчас десять минут четвертого.
Вулкан, на котором мы живем, не может больше куриться потихоньку, вскоре должно последовать извержение.
События развиваются. По дороге мы не обмолвились ни единым словом. Она выглядела самым лакомым кусочком, который только мужчина может представить своим друзьям. На ней были соболье манто и полные вкуса шляпа и платье. Ее горничная, очевидно, великолепно причесывает. Как мне потом сказал Морис, она была «прямо шикарна».
Поджидая Алатею, я протелефонировал ему, чтобы сообщить свою новость. Он притворился, что не удивлен. Он слишком хорошо воспитан, чтобы не выразить своего восторга по этому поводу, коль скоро наш брак — уже совершившийся факт. Морис не собирается порывать знакомства со мной — женат я или холост.
Таким образом, когда мы, приехав, поднялись на лифте и пошли в гостиную, он был одним из первых, приветствовавших нас.
Герцогиня сердечно расцеловала нас обоих и, усадив меня в удобное кресло, представила всем Алатею.
Тут присутствовали самые «сливки общества» из тех, кого только можно было собрать в Париже, так как многие еще живут в провинции. Тут была и Корали — в ее умных маленьких глазках, как булавочные головки, горели злые огоньки, но, зато, на губах у нее были самые любезные слова.
Никто из них не мог найти недостатков ни во внешности, ни в манерах моей жены. У нее, так же как и у герцогини, все повадки «старого режима». Я видел, что она пользуется большим успехом.
Казалось, все шло прекрасно, и, когда вся компания удалилось в соседнюю комнату, где была приготовлена закуска, моя дорогая старая приятельница подошла ко мне.
— Не подвигается, Николай, а?
— Что-то совсем не в порядке, герцогиня. Она прямо ненавидит меня и не хочет жить со мной в одной квартире.
— Вот те на! Она ревнует к кому-нибудь, ведь не может быть, чтобы ты…
Я не рассердился.
— Конечно нет, с этим давно уже покончено, но, кажется, она думает, что это все еще продолжается. Видите ли, лицо, о котором идет речь, приходит в гости к родственнице, жене живущего этажом выше антиквара. Алатея видела ее на лестнице и, очевидно, думает что та навещает меня.
— Ты не можешь сказать ей?…
— Предполагается, что мне неизвестно, что это имеет для нее значение.
— Хорошо, ты действительно любишь это дитя, Николай?
— От всего сердца, она единственное, что мне нужно на свете.
— А она все еще невозможно обходится с тобой. Я знаю ее характер, она чертовски горда и если она думает, что у тебя есть любовница…
— Да, действительно!
Герцогиня рассмеялась.
— Посмотрим, мальчик мой, нельзя ли будет что-нибудь сделать. Но ты только подумай, что я открыла. Этот подлец взял твои деньги в то время, когда все дело было уже улажено полковником Харкуром по твоему же поручению. В расследовании участвовал мой родственник, который и сообщил мне эти факты. Николай, ты настоящий рыцарь. Ты, не говоря ни слова, заплатил дважды! Какое благородство с твоей стороны, но бедная Гильда в полном отчаянии, что тебя так ограбили…
В этот момент все общество вернулось из соседней комнаты и герцогиня оставила меня.
Теперь около меня села Корали.
— Мои поздравления, Николай! Она очаровательна. Но что вы за лиса!
— Не правда ли? Так приятно действовать тайком!
Корали рассмеялась — у нее философский дух, по-моему, наблюдающийся у всех, крепко битых любовью. Она приняла мою измену и старалась уже нащупать почву, чтобы узнать, не может ли и она извлечь из этого какую-либо выгоду для себя.
Наконец, все было кончено, и мы с Морисом спокойно могли покурить в комнате, где был подан чай.
— Все будут без ума, прямо-таки, без ума, дорогой мой, — уверял он меня. Как я был прав! Как мне повезло! Она прямо очаровательна! Скоро ли я возвращаюсь в Англию?
После этого мы попрощались — и снова мы, я и моя жена, остались одни в карете.
На Алатее опять была ее маска. Она знает, что не сможет больше предложить раздельное жительство, будучи уже принята герцогиней, которую знает и уважает, в качестве моей жены. Она не может, также, заговорить о Сюзетте, так как из этого можно будет заключить, что она имеет что-либо против… Я не знал, не смогла ли герцогиня сказать ей что-нибудь.
Она совсем не говорила, и, тотчас же по приезде, отправилась в свою комнату.
Было уже пять минут девятого, когда она появилась в гостиной.
— Сожалею, что заставила вас ждать, — были ее первые слова.
За обедом мы церемонно разговаривали о приеме герцогини. Когда мы вернулись в гостиную, она направилась прямо к роялю и в течение часа божественно играла.
Музыка успокоила меня, я чувствовал себя уже не так беспокойно и расстроено.
— Не придете ли вы теперь просто поговорить? — окликнул я ее, когда она остановилась, и она подошла и села неподалеку.
— Давайте не будем разговаривать сегодня, — сказала она. — Я стараюсь разобраться в собственных мыслях — и, если вы ничего не будете иметь против, завтра отправлюсь к матери. Она снова нездорова и не смогла уехать. Оттуда я сообщу вам, смогу ли я продолжать это или нет.
— Не понимаю, почему это так трудно. Когда мы заговорили об этом в первый раз, вас не пугала эта идея. Вы добровольно приняли мое предложение, заключили договор и обещали следовать ему, а теперь, через три дня, вы стараетесь нарушить его и стараетесь свалить вину на обстоятельства, которые, по-вашему, слишком ужасны, чтобы вы могли их вынести. Без сомнения, ваш собственный разум и здравый смысл должны были бы подсказывать вам, что ваше поведение нелепо.