После ужина папа ушел в гараж, где в то время возился с «Дорожной ракетой-2». На этот раз Терри — обычно его верный помощник, можно сказать, его мальчик-алтарник, — не присоединился к нему, так что это сделал я… хотя и не без колебаний.
— Пап, можно спросить?
Он лежал на салазках под «Ракетой», держа в одной руке зарешеченный фонарь. Наружу торчали только ноги в брюках защитного цвета.
— Ну попробуй, Джейми. Если только не про эту утреннюю чертовщину. Потому что если речь об этом, то тебе тоже лучше заткнуться. Сегодня я не собираюсь это обсуждать. Хватит и того, что завтра нам придется писать в Союз методистов Новой Англии с просьбой, чтобы его уволили, а им, в свою очередь, придется обращаться к епископу Мэтьюзу в Бостоне. Херовая вышла история, и если ты когда-нибудь скажешь маме, что я употребил при тебе это слово, она меня отлупит, как мачеха рыжего пасынка.
Я не знал, относился ли мой вопрос к Ужасной проповеди, но был уверен в одном: я должен его задать.
— То, что сказал мистер Истербрук, — это правда? Она была пьяная?
Фонарь под машиной перестал двигаться. Отец выехал из-под нее на салазках, чтобы взглянуть на меня. Я боялся, что он разозлится, но вид у него был не злой. Просто несчастный.
— Были такие разговоры, а теперь, когда этот болван Истербрук брякнул это при всех, сплетня разойдется еще быстрее. Но вот что я тебе скажу, Джейми: это неважно! У Джорджа Бартона случился эпилептический припадок, он выехал на встречку, а она вывернула из-за «слепого» поворота. И все — капец котенку. Неважно, была ли она трезвая или валялась под приборной доской. Сам Марио Андретти не избежал бы этого столкновения. Преподобный был прав в одном: люди всегда хотят понять, отчего случается что-то плохое. Иногда причины просто нет.
Он поднял руку, свободную от фонаря, и наставил на меня испачканный в смазке палец.
— А все прочее — бред убитого горем человека, и никогда об этом не забывай.
В среду перед Днем благодарения у нас в школе был короткий день, но я пообещал миссис Морэн остаться после уроков, чтобы вытереть доски и привести в порядок нашу потрепанную библиотечку. Когда я предупредил маму, та лишь рассеянно отмахнулась и сказала мне быть дома к ужину. Она как раз засовывала в духовку индюшку, но я знал, что это не нам: на семерых такой не хватило бы.
Как оказалось, Кэти Палмер (большей подлизы вы в жизни не найдете) тоже осталась помочь, поэтому управились мы за полчаса. Я хотел было пойти в гости к Элу или Билли — поиграть в войнушку или еще чего, но я знал, что им захочется поговорить об Ужасной проповеди и о том, как в стельку пьяная миссис Джейкобс угробила и себя, и Морри (слух, который уже успел превратиться в непреложную истину). Поскольку мне этого не хотелось, я пошел домой. Стоял не по сезону жаркий день, окна у нас были открыты, вот я и услышал, как моя сестра ругается с мамой.
— Почему я не могу пойти? – спросила Клер. – Пусть знает, что хоть кто-то в этом дурацком городишке по-прежнему на его стороне.
— Потому что мы с папой думаем, что вам, детям, стоит держаться от него подальше, — ответила мама. Они были на кухне, а я к тому времени уже притаился у открытого окна.
— Я не ребенок, мам, мне уже семнадцать!
— Извини, но в семнадцать ты все еще ребенок. И если к нему пойдет молодая девушка, то на нее будут смотреть косо. Ты уж поверь.
— А тебе, значит, можно? Ты ведь знаешь, что Бабуля тебя увидит, а через двадцать минут разболтает по телефону на всю округу! Если идешь сама, то возьми и меня с собой!
— Я сказала, нет, и точка.
— Он вернул Кону голос! – не отступала Клер. – Как ты можешь быть такой черствой?
— Поэтому я и иду к нему. Не для того, чтобы у него завтра было чем поужинать, а чтобы выразить ему нашу благодарность, несмотря на все его жуткие слова.
— Ты ведь знаешь, почему он так говорил! Он потерял жену и сына, и был в полном смятении! Наполовину не в себе!
— Знаю. – Мама заговорила тише, и мне приходилось напрягать слух, потому что Клер расплакалась. – Но люди от этого испугались не меньше. Он зашел слишком далеко. Слишком. На следующей неделе он уезжает — оно и к лучшему. Когда знаешь, что тебя вот-вот уволят, увольняйся сам. Так хотя бы можно сохранить толику самоуважения.