— Не на жизнь, а на смерть, — сказал я, расставляя последних героев-американцев. — Гитсмер, ты — следующий!
Я уж было начал выдвигать их вперед, шеренгу за шеренгой, изображая при этом пулеметные очереди в стиле комиксов, но тут на поле брани упала тень. Подняв голову, я увидел мужчину. Он буквально затмил собой послеполуденное солнце, поэтому видел я лишь окруженный золотистым свечением силуэт.
В доме жизнь била ключом, как обычно и бывало по субботам. На длинном заднем дворе Энди и Кон перекидывались с друзьями бейсбольным мячом. Они кричали и смеялись. У себя в комнате наверху Клер с парой подруг слушали пластинки: «Локо-Моушн», «Солдатик», «Палисейдс Парк». Из гаража доносился стук молотка: это Терри с папой работали над старым «Фордом» 51-го года выпуска, который отец называл «Дорожной ракетой». Или Проектом. Однажды я услышал, как он назвал его куском дерьма. Я горячо полюбил это выражение и использую его до сих пор. Когда вам кисло, обзовите кого-нибудь или что-нибудь куском дерьма. Сразу полегчает.
Вокруг творилось много всего, но в этот миг все как будто замерло. Знаю, что это всего лишь иллюзия, подсунутая памятью (не говоря уже о целом ворохе мрачных ассоциаций), но воспоминание очень яркое. Ни тебе криков детей на заднем дворе, ни играющих наверху пластинок, ни стуков молотка в гараже. Ни пения птиц.
Потом мужчина нагнулся, и из-за его плеча меня ослепили косые лучи солнца. Я прикрыл глаза рукой.
— Прости, прости, — сказал он и подвинулся так, чтобы я мог спокойно, без помех, его рассмотреть. Сверху на нем был черный, для походов в церковь, пиджак и черная же рубашка с отложным воротником; на ногах — синие джинсы и потертые мокасины.
Он словно бы хотел быть двумя разными людьми одновременно. В шесть лет, я делил больших на три категории: молодые взрослые, взрослые и старики. Передо мной стоял молодой взрослый. Уперев руки в колени, он рассматривал воюющие армии.
— Кто вы? – спросил я.
— Чарльз Джейкобс.
Имя показалось мне смутно знакомым. Он протянул мне руку, и я тотчас ее пожал — потому что, несмотря на возраст, был хорошо воспитан. Как и все мы. Родители за этим проследили.
— Почему у вас воротник с дыркой?
— Потому что я священник. По воскресеньям я буду ждать тебя в церкви. А если ходишь на вечерние собрания Братства юных методистов по четвергам – то и там тоже.
— Раньше нашим священником был мистер Латур, — сказал я, — но он умер.
— Я знаю. И очень сожалею.
— Не надо. Мама говорит, он не мучился и отправился прямиком на небеса. Хотя у него не было такого воротника.
— Это потому, что Билл Латур был светским проповедником. То есть что-то типа добровольца. Он служил в церкви, когда там некому было служить – это очень хороший поступок.
— Кажется, папа знает про вас, — сказал я. – Он один из церковных дьяконов. Ему разрешают собирать пожертвования, но делать это приходится по очереди с другими.
— Делиться – это хорошо, — сказал Джейкобс и опустился рядом со мной на колени.
— Молиться будете? — Эта мысль меня несколько тревожила. Молиться следовало в церкви или на собраниях Братства юных методистов – братья и сестра называли их «четверговой школой». Когда мистер Джейкобс снова начнет их вести, мне тоже придется туда ходить – как и в первый класс обычной школы. – Если вы хотите поговорить с папой, он с Терри в гараже. Они меняют сцепление «Дорожной ракеты». Ну, папа меняет. Терри только смотрит и подает инструменты. Ему восемь. Мне шесть. Мама, наверное, сидит на заднем крыльце и смотрит, как ребята бросают мяч.
— Когда я был ребенком, мы называли эту игру «Обратка», — сказал он и улыбнулся. Улыбка у него была приятная, и он мне сразу понравился.
— Правда?
— Ну да, потому что когда ты ловил мяч, нужно было тут же швырнуть его назад и попасть по бите. Как тебя зовут, сынок?
— Джейми Мортон. Мне шесть лет.
— Ты уже говорил.
— По-моему, еще никто не молился у нас на лужайке.
— И я не собираюсь. Просто хочу поближе взглянуть на твоих солдат. Кто из них русские, а кто – американцы?
— Ну вот эти, на земле – американцы, конечно, а эти, на Череп-горе, — фрицы. Нашим нужно взять гору.
— Потому что за ней лежит дорога на Германию, — сказал Джейкобс.
— Точно! К главному фрицу, Гитсмеру!
— На совести которого так много зла.
— Что?
— Ничего. Ты не против, если я буду называть плохих парней немцами? Фрицы – это как-то грубовато.
— Да, конечно. Фрицы – это немцы, а немцы – это фрицы. Папа воевал. Правда, только в последний год. Он чинил грузовики в Техасе. А вы где воевали, мистер Джейкобс?