— Должно быть, это твоя любимая рубашка, — сказал он мне с высокомерной улыбкой на лице. — Таскаешь, не снимая.
Речь шла о той же самой рубашке, на счёт которой он уже как-то высказывался: обычная старая рубашка с голубыми пуговицами.
— А то, — отозвался я. — Удобная.
— Ты б её хоть постирал, что ли, — продолжал он. — Глядишь, запашок стал бы приятнее.
— Во всяком случае, от неё пахнет лучше, чем от скунса, — пробормотал я достаточно громко, чтобы Алек меня услышал.
— Тебе удалось запудрить мозги Шерил, но со мной это номер не пройдёт, — сказал он. — И ты получишь по заслугам скорее, чем рассчитываешь.
Я закрыл шкафчик.
— Это угроза?
— Нет, — сказал он. — До твоего уровня опускаться не собираюсь.
Он извлёк из своего шкафа щётку для волос и флакон с гелем, из которого накапал немного прозрачной тягучей жидкости себе на ладонь.
— Думай что угодно, — ответил я, — но когда правда выяснится, тебе придётся капитально передо мной извиниться.
Он захохотал, растирая гель между ладонями, а потом пригладил ими свои великолепные волосы, укладывая их в безупречную причёску. В этот момент я ощутил запах каких-то химикалий, типа краски или лака. В школе такие запахи не редкость, так что поначалу я ничего не заподозрил — пока не заметил странного выражения на лице Алека. Его пальцы продолжали елозить по голове, смазывая волосы гелем, вот только двигались они почему-то не с тем проворством, с каким должны бы.
В этот момент другие тоже заметили неладное.
— Что за... Что это такое?!
Ладони Алека были по-прежнему плотно прижаты к вискам. Он пытался оторвать их от головы, но не тут-то было.
— Это не мой гель!
Запах усилился, и вот тогда я его наконец узнал. Мы с отцом как-то пытались склеить развалившуюся садовую мебель. Это был запах «Лунного клея» — суперэпоксида, в рекламе которого говорилось: «Такой сильный, что смог бы удержать Луну на её орбите». В настоящий момент этот самый клей покрывал голову Алека. Шуточки с «Лунным клеем» стары как мир, но в то время как в кино или по телику от них действительно животик надорвёшь, в реальной жизни всё оказалось совсем не так смешно. Зрелище такое же печальное, как колибри, приклеившийся к липкой ленте для мух.
Я отпрянул, как будто если отойти подальше от флакона с фальшивым гелем для волос, это поможет избежать обвинений.
— А что ты на меня-то вылупился? — сказал я.
— Смотри, что ты натворил! — завизжал он, багровея, и попытался оторвать ладони от волос. Ничего не вышло, только голова дёргалась вслед за прочно приклеившимися руками. Босоногий, полуголый Алек в сопровождении десятка ребят (и меня в том числе) выскочил в коридор, где в это время было полно народу, поскольку уже прозвенел звонок. Кто-то задел его за локоть.
— А-а! — завопил Алек и крутанулся на месте, словно турникет. — Ну, Мерсер, — процедил он, — теперь тебе крышка!
В толпе других учеников я увидел Шерил, с недоумённым видом взиравшую на происходящее.
— Алек?!
К этому моменту группа ребят, окружающих Алека, значительно выросла; всё больше и больше народу стало обращать внимание на торчащего посреди коридора голого по пояс Алека. Тот теперь оказался в центре внимания, то есть на своём привычном месте, но на этот раз не совсем так, как ему бы хотелось.
— Алек, что с тобой? — спросила Шерил, глядя то на него, то на меня, то снова на него.
— Мне подсунули «Лунный клей»! — с надрывом сообщил он.
И вот тут раздался первый смешок. Не знаю, кто это был, но он словно положил начало цепной реакции. За первым смешком последовал второй, третий, четвёртый...
— Заткнитесь! — заорал Алек. — Не вижу ничего смешного!
Он был прав — весёлого тут было мало; и всё-таки на моём лице тоже появилась усмешка. Просто уж больно всё это было комично: Алек стоял, словно позирующая перед камерой фотомодель: торс обнажён, руки обхватывают голову... Беспомощный колибри на липкой ленте — зрелище, вселяющее ужас и жалость. Но хохот толпы — вещь страшно заразительная. Я тоже вдруг начал хихикать, присоединившись к хору всеобщего ржача. Шерил попыталась оторвать руки Алека от его волос.
— Ой, Алек... — выдохнула она и тоже залилась смехом.
Мы больше не могли себя контролировать. Как бы гадко и отвратительно — и жестоко — ни звучал наш смех, остановиться мы были не в силах, пока слёзы не потекли из глаз. Но среди общего хохота Алек отчётливо слышал только два голоса: мой и Шерил.