Значит, он выбрасывает белый флаг; и хотя самонадеянность Алека мне претила, видеть его на лопатках нравилось мне ещё меньше.
— Ты глубоко заблуждаешься, Алек. Твой враг — не я.
— А ты тогда кто? — поинтересовался он. — Потому что ты явно мне и не друг.
Я сунул руки в карманы. Он прав, я ему не друг, но ведь это не моя вина.
— У тебя нет друзей, Алек, — произнёс я. — У тебя есть подданные и прислужники.
— Да-а, уж как бы тебе хотелось заполучить хотя бы десятую часть уважения, которое оказывают мне! Но не выходит, и поэтому ты меня ненавидишь. И ещё из-за Шерил.
— Не впутывай в это Шерил.
Я опёрся на стол и глубоко втянул в себя воздух. Мой визитёр явно провоцировал меня, пытался разозлить. Напрасно.
— Слушай, — сказал я, — может, это была последняя проделка. Может быть — допустим на одно мгновение — человек, который творит всё это, понял, что зашёл слишком далеко, и раскаивается.
Алек пристально следил за мной холодными, враждебными глазами.
— А может и нет.
Как я ни старался сдерживаться, но его гневная подозрительность вызвала во мне ответную волну неприязни.
— Поживём — увидим.
Горькая пилюля
После ланча меня вызвали на ковёр к мистеру Грину.
В его кабинете стояло несколько кресел: одно мягкое и приятное — чтобы создать у собеседника чувство удобства и безопасности; другое — кресло-мешок для неформальных воспитательных бесед; третье... Это был старый, обшарпанный монстр тёмного дерева с высокой спинкой и широкими подлокотниками, в обиходе называемый «электрическим стулом». Именно его мистер Грин и поставил напротив своего стола, когда в то утро меня препроводили в его кабинет.
— Заходи, Джаред. Присаживайся.
Я опустился на «электрический стул» и приготовился выслушать старую песню про то, что я — средоточие всего городского зла, но завуч всего лишь произнёс:
— Мне нравится твоя рубашка.
Я глянул на себя — речь шла о той же самой рубашке, на счёт которой прохаживался Алек.
— А мне нравится ваш галстук, — ответил я. — Вы уже говорили с моими родителями?
— Не получилось пока.
Больше он ничего не сказал, лишь сидел и молча пялился на меня.
— Простите, у вас ко мне что-то важное? Потому что я опаздываю на английский.
— Только один вопрос, Джаред, — проговорил он, — и я ожидаю, что ты дашь мне правдивый ответ.
— Само собой.
— Это ты подсунул скунса в фургон Алека?
— Нет, не я, — твёрдо сказал я.
Он откинулся на спинку стула с едва заметным выражением удовлетворения на лице.
— Тебе, возможно, захочется пересмотреть свой ответ. — Он сунул руку в ящик стола, вытащил оттуда крохотный пластиковый пакетик и бросил его на стол перед собой. Сначала мне показалось, что пакет пуст, но потом я увидел: в нём что-то лежит. Что-то маленькое. Круглое и голубое. Пуговица, очень знакомая на вид. Я глянул на свою рубашку — на ней красовались точно такие же. Схватившись за воротник, я обнаружил, что на нём пуговицы не хватает. «Электрический стул» подо мной сделался внезапно страшно жёстким, и я понял, что означает это выражение удовлетворения на лице мистера Грина. Так выглядит палач, собирающийся перекинуть рубильник.
— Ты знаешь, где была найдена эта пуговица? — спросил он.
Я помотал головой.
— Её нашли на подъездной аллее у дома Алека Смартца, как раз на том самом месте, где тем вечером стоял их фургон. — Он забрал у меня пакетик с пуговицей. — Так как, может, теперь ты дашь мне другой ответ?
Но я лишь промычал что-то невразумительное — ведь чтó бы я ни сказал, он всё воспримет как враньё.
— Тебе нечего сказать в свою защиту?
— Это не моя пуговица, — пробормотал я, но мы оба знали, что она конечно же моя. Вопрос в том, как она туда попала? Я никогда и близко не подходил к дому Алека Смартца.
— Я дам тебе ещё один, последний шанс, Джаред, — сказал завуч с терпением человека, полностью уверенного в своей правоте. — Мне бы хотелось прояснить ситуацию ещё до наступления завтрашнего утра. В противном случае, последствия будут очень серьёзными.
Но я его больше не слушал. Я думал о пуговице. Одно из двух: либо Алек врёт о том, где нашёл её, либо... кто-то подкинул её намеренно.
Но кто? У кого была возможность спереть мою пуговицу?
И тут меня озарило, хотя поверить в это я не мог. Во всей школе был только один человек, который имел свободный доступ к моим рубашкам.