Воин-кузнец отпрянул назад, будто спасаясь от огня, заслонил себя защитой. Не мысли Ноама он прочел, но поток воспоминаний, полуясных желаний, тоски. Но в больном ощущалось слишком много волчьего. Чтобы успокоиться, Перрин прислонился к стене; колени у него дрожали. Помоги мне, о Свет!
Морейн возложила длань на замок.
— У мастера Харода есть ключи, госпожа моя, да вот не знаю, даст ли...
Женщина потянула замок на себя, он щелкнул и открылся. Саймон не сводил с нее глаз. Морейн вытащила замок из петли, и человек без подбородка обратился к Перрину:
— Но не натворим ли бед, добрый господин? Ноам — брат мой, но когда матушка Рун пыталась ему помочь, он укусил ее... и он загрыз корову! Собственными зубами, — Саймон шептал уже едва слышно.
— Морейн! — проговорил Перрин. — Этот больной для вас опасен!
— Все люди опасны, — она холодно усмехнулась. — Успокойся, дружок.
Распахнув дверь, Морейн вступила за ограду загона. Перрин затаил дыхание.
Айз Седай подходила к нему все ближе, и Ноам, оскалившись, стал рычать, и рычал столь свирепо, что по телу его пошла дрожь. Морейн не обратила на рык ни малейшего внимания. Она по-прежнему приближалась к больному, а он, рыча, отползал по соломенной постели, пока не загнал себя в угол. Или она его загнала?
Неторопливо и без страха Айз Седай опустилась на колени и своими руками сжала Ноаму виски. Рев его переходил в ворчанье, обратившееся затем в хныканье столь быстро, что Перрин и ахнуть не успел. Долго, долго Морейн обнимала голову Ноама, наконец освободила больного и поднялась. Она обернулась к Ноаму спиной так доверчиво, что горло у Перрина сжалось, — но целительница бестрепетно выходила из клетки человека-волка, провожаемая его палящим взором. Открыв дощатую дверь, Морейн повесила замок на место, в петли, закрывать же его не нашла нужным, — и Ноам кинулся, рыча, на жерди ограды. Он грыз их, налегал на прутья клетки плечами, старался просунуть меж ними свою голову, продолжая рычать и щелкать зубами.
Уверенным жестом, без радости и без страха на лице, Морейн стряхнула со своего платья солому.
— Вы так рисковали! — вырвалось у Перрина. Она посмотрела на него глубоким взглядом человека, понимающего суть вещей, — и он опустил глаза. Желтые свои глаза!
— Можете помочь Ноаму, леди? — хрипло спросил у нее Саймон, вглядываясь своему брату в лицо.
— Могу лишь выразить тебе свое сожаление, Саймон.
— Но хоть что-нибудь сделайте с ним, госпожа моя добрая! Ну, что-то такое, вы сами знаете, — голос его снова стал едва слышен. — Айз Седай творят иногда столь волшебные дела...
— Исцеление — дело непростое, Саймон, творят его и больной изнутри самого себя, и целитель — вместе. В брате твоем не осталось ничего, что помнило бы его человеческую бытность. Нет таких карт, что наставили бы его на обратный путь, да и внутри у него нет того, кто мог бы идти назад. Нет больше Ноама, Саймон!
— Но ведь он... Госпожа моя, Ноам любил шутить, стоило ему только выпить изрядно. Только он... — Саймон поднял руку к глазам и заморгал. — Спасибо вам, добрая леди! Я понял: вы бы ему чем-нибудь пособили, кабы могли...
Морейн положила ладонь ему на плечо, тихонько сказала Саймону ободряющие слова и покинула загон.
Обязанностью его, как Перрин помнил, было следовать за повелительницей, однако человек в загородке — а вернее, тот, кто когда-то был человеком, — рычал на деревянные прутья своей клетки и как-то удержал его. Воин-кузнец шагнул к засову и, к собственному удивлению, сразу его отодвинул, вынув замок. Хороший замок, кузнецом знатным сработан.
— Что задумали, господин хороший? — спросил Саймон.
Разглядывая добрый замок, Перрин посматривал и на человека, упрятанного в клетку. Ноам прекратил грызть дерево: он пугливо бросал взгляды на Перрина, дыша с трудом. Человек-волк уже сломал себе несколько зубов.
— Можешь держать его здесь всю жизнь, — проговорил Перрин, — но лично я не уверен, что ему от этого будет лучше.
— Если он вырвется отсюда, ему — смерть!
— В клетке или на свободе — он все равно погибнет. А выпустишь на волю — он станет счастлив, пускай по-своему. Ноам уже больше не брат тебе, но освободить его можешь только ты. Но можешь и здесь его оставить, а люди смотреть станут, как он грызет прутья своей клетки, пока бедняга не помрет с тоски. Разве можно, посадив волка в клетку, ожидать, когда же он станет счастливым? Или он в силах просидеть за решеткой весь век?
— Ну что ж, — нетвердо заговорил Саймон. — Я понимаю. Да! — Посомневавшись, он все же кивнул и повернул голову к двери загона.
Более твердого согласия Перрин не стал ждать. Он отворил толстую дверь и отошел в сторону.
Ноам тотчас же посмотрел в сторону выхода. Через миг он уже выбросил себя из клетки, мчась на четвереньках, но с удивительным проворством. Из клетки, пролетев через загон, — в ночь! Помоги нам обоим, о Свет! — подумал Перрин.
— Думаю, свободным-то быть — это ему лучше! — Саймон расправил плечи. — Но что теперь скажет мастер Харод? Дверь открыта, а Ноама на месте нет!
Перрин захлопнул дверь клетки; огромный замок, водворенный воином на свое прежнее место, закрываясь, прищелкнул.
— Пусть господин Харод пошевелит мозгами: что же могло произойти?!
Саймон закатился лающим смехом, но тут же умолк.
— Уж он-то придумает, как ему быть! Они все тут парни не промах! Некоторые из них даже додумались врать, будто Ноам превратился в волка до конца — и шерсть, мол, на нем выросла, и хвост, — это они наболтали в тот день, когда Ноам покусал матушку Рун. Надо же такую неправду выдумать!
Вздрогнув, Перрин прислонился головой к двери клетки. Он может и не обрасти шерстью, но оставаться волком! Волк уже не человек. Помоги мне. Свет!
— Не всегда мы его здесь держали, — заговорил опять Саймон. — Жил себе в доме матушки Рун, но когда явились к нам Белоплащники, она и я попросили мастера Харода запереть Ноама здесь. У Белоплащников всегда с собой список прислужников тьмы, их-то они, мол, и ищут повсюду. А какие глаза у моего Ноама, вы видите сами. И в списке у Белоплащников было такое имя: Перрин Айбара, кузнец. Они всем объясняли, что у него глаза желтые, что он, мол, с волками заедино. Так вы уж сами теперь понимаете, отчего мне не хотелось, чтобы они увидели Ноама...
Чуть повернув голову, Перрин искоса поглядел на Саймона, спросил:
— Так ты поверил им, будто Перрин Айбара — Приспешник Тьмы?
— Друг Тьмы не повел бы и бровью, если бы братик мой погиб здесь, в тюрьме. Думаю я, нашла тебя добрая леди вскоре после случившейся с тобой напасти. Вовремя пришла тебе помощь! Как бы мне хотелось, чтобы добрая госпожа пришла к нам в Джарру не нынче, а месяцев этак несколько назад...
Перрину уже было стыдно за то, что он сравнивал сего мужа с лягушкой.
— Я тоже хотел бы, чтобы она как-то выручила Ноама!
Спали меня Свет, но я желаю, хочу всей душой, чтобы Морейн сумела ему помочь!
Внезапно в голову ему пришло вот что: о судьбе Ноама вся деревня должна знать! Ведать должны о тайне его желтых глаз!..
— Саймон, не принесешь ли ты ужин мне в номер?..
Кстати, и мистер Харод, и остальные из местных были, верно, настолько захвачены разглядыванием великана Лойала, что на глаза Перрина внимания не обратили, но если он будет обедать в общей зале, все заметят желтый взгляд!
— Принесу, конечно. И завтрак тоже принесу. Не следует вам спускаться в общую залу, пока не придет время оседлать коня и покинуть Джарру.
— Добрый ты парень, Саймон! Хороший ты человек...
По лицу Саймона расплылось чистое удовлетворение, и Перрина вновь уколол стыд.
Глава 9
ВОЛЧЬИ СНЫ
Через черный ход проникнув в гостиницу, Перрин возвратился в свой номер, а вскоре в комнату вошел и Саймон, несущий ужин постояльцу. Даже салфетка на широком подносе густо пропиталась запахом жареной баранины, ароматами сладкой фасоли, репы и свежевыпеченного хлеба, пока Перрин, безучастный к соблазнам чревоугодия, лежал на своей кровати, взирая в побеленный потолок. Вновь и вновь он вспоминал Ноама, Ноама, вгрызающегося в древесину, Ноама, исчезающего во тьме. Перрин пытался помыслить о прочном замке, о способах закалки и ковки стали, но не получалось.