Слова, сказанные таким доброжелательным тоном, звучали угрожающе и совсем не походили на блеф. Андерсон не стал бы озвучивать слухи, прекрасно зная закон о клевете. Повисла пауза, пока я лихорадочно пытался из мешанины событий моей нынешней жизни в Нью-Йорке выудить информацию, когда и где мой репортёр пересекался с мафией.
- Мистер Андерсон, я не понимаю, что вы имеете в виду, - холодно бросил я, так и не найдя нужной информации в собственной голове.
- Ну как же вы забыли, мистер Стэнли, как вас вызывали на сенатскую комиссию по делам организованной преступности...
Чуть откинувшись назад, он облокотился на спинку скамейки, с ядовитым злорадством изучая меня.
- Вместе с вашим другом, мистером Антонелли, - продолжил Андерсон жёстко, с его лица исчез даже намёк на фальшивую доброжелательность. - Наёмным убийцей клана Карло Моретти, - отчеканил он.
Лиз не успела рассказать о тёмном прошлом и настоящем моего друга детства, но я мог догадаться сам. Итальянец, владелец ночного клуба, которого таскали на сенатскую комиссию о расследовании дел мафии. Я лихорадочно соображал, что ответить. Меня осенило, я решил пойти ва-банк:
- Мистер Андерсон, это только слухи, которые муссируются консерваторами, - ответил я, спокойно выдержав его взгляд. - Никто никогда не выдвигал Антонелли обвинение в убийствах. Он никогда не привлекался к суду за это.
Это был серьёзный риск с моей стороны. Я не мог об этом знать. Но если Антонелли ловили бы на убийствах, то давно бы познакомили со «Стариной Разрядом» - электрическим стулом в Синг Синг.
И, кажется, не прогадал. Андерсон на миг потерял самообладание, светлые глаза с отблеском льда зло сузились, волевой рот, обрамленный глубокими морщинами, превратился в тонкую прямую линию.
- И все же, мистер Стэнли, советую обдумать эту ситуацию, - добавил он, вставая. - Стоит ли вам выходить на новый процесс.
Как только его безупречно прямая спина исчезла в проёме двери больничного корпуса, на крыльце показалась Лиз со стаканом клубничного йогурта. Она почти подлетела ко мне, так сосредоточенно оглядывая, словно искала смертельные ранения после окончания битвы с драконом. Она никогда не задавала лишних вопросов. Идеальная американская жена. Но я не мог не поделиться с ней.
- Адвокат Кронберг приходил. Пытался уговорить не выступать на процессе, - забирая из её чуть дрогнувших рук стакан. - Вкусно, спасибо. Когда меня отсюда выпустят, не знаешь? Устал тут сидеть, как больной, - подмигнув, поинтересовался я.
Она присела рядом, прогладила ладонями на коленях широкую, длинную юбку.
- Он запугивал тебя?
- Немного. Напомнил о моем друге детства, - объяснил я, откидываясь расслабленно на спинку скамейки. - Франко Антонелли.
- О Франко? - переспросила она, прикусив губу. Машинально расправила завернувшийся внутрь воротничок моей больничной рубашки. Задумчивый вид моей невесты свидетельствовал о том, что она поняла мой намёк.
- Он странный человек. Добрый, отзывчивый, но может быть невероятно жестоким, вспыльчивым.
- Ты считаешь, что мне стоит порвать с ним? - спросил я напрямую.
- Возможно. Это и так бросало на тебя тень. Но ты не сможешь... Я знаю, это не в твоём характере.
Какой характер у репортёра, в чьём теле существовало моё сознание, я понятия не имел. И лишь маленькими фрагментами выуживал информацию из слов, намёков и полунамёков людей, которые общались со мной. Я ловил себя на мысли, что почему-то люди, окружающие меня, ни разу не сказали: «чёрт возьми, да ты совсем на себя не похож! Что за хуиту ты несёшь?!». Как это наверняка сказали бы русские. Словно не замечали перемен в характере, привычках, вкусах. Может быть, это было связано с определённой терпимостью американцев, которые не любят лезть в чужие дела.
Или я действительно так хорошо подменил сознание Стэнли, что у меня оказались похожий характер, привычки и вкусы.
И на ещё один вопрос, я не смог ответить. Куда исчезло сознание самого Стэнли? Когда пружина времён отбрасывала меня обратно в Россию, окружающие меня там люди не замечали, что я на время исчезал. Как будто поток времени останавливался, замерзал и вновь продолжал свой путь, после моего возвращения.
Меня выпустили из клиники через два дня. Я так привык жить в ограниченном пространстве, или тюремной камеры, или больничной палаты, что с затаённым страхом ожидал знакомства с чужим миром, о котором почти ничего не знал.
Меня провожали, если не с помпой, как национального героя, то близко к этому. И я сам был безумно счастлив, наконец, покинуть эту проклятую больницу, где около моей палаты стояли часовые: двое копов, и сопровождал охранник.