— Михаил Васильевич, останься! И зайди ко мне! — сказал я, когда все собравшиеся стали расходится.
По правилам, государь должен был первым уйти, в принципе, фактически, так и произошло, я перешел из одной комнаты в другую.
— Звал, государь-император? — спросил Скопин-Шуйский.
— Звал, — усталым голосом сказал я, но быстро собрался и продолжил вкрадчиво говорить. — Вот скажи, Михаил Васильевич, чем ты не доволен? Земель мало, али еще что, серебра? Славы ратной не хватает? Так ее у тебя столь много, что нет и у ляхов более славного воеводы. А будет еще больше. Так чего?
— Не понимаю, государь, к чему ты, прости! — растерялся головной воевода.
Изучая его характер, а это было необходимо, мне показалось, что как таковой власти Скопину не нужно. Он весь в войне, живет этим, и недосуг думать об ином. И при разговорах с головным воеводой я постоянно делаю упор на то, что царская доля сложна и война тут лишь одно из многих, но не главное. А войны с Михаилу дам много, с лихвой, время такое.
— Миша… я ценю то, что ты делаешь, не хочу иметь в тебе врага.
— Да о чем ты, государь? С чего мне быть тебе врагом? От того, что знатен и в книгах высоко написан? Так ты государь, а я боярин, иного не потребно! — Скопин явно разнервничался.
— С Максимом говорил? Письмо от Шуйского принимал? — напрямую спросил я.
— Со Строгоновым-то? Так во хмели он сетовал на то, что лишился по твоей вине много, что мыслил ранее мне предлагать трон. Но после сказал, что с тобой зело много получается и Строгоновы останутся в силе и будут опорой для тебя, — обиженным тоном говорил Скопин и я почему-то ему верил. — Ну а письмо… я его получил перед Боярской Думой, прочитал, да. Так дядька же пишет то, что хотел бы возвернуться в Россию, что унижен он там и устал делать то, что хотят шведы. Еще скудно кормят, держат под замком. Хоть в монастырь, но вернуться. Али обещает собрать людей и отправится на Восток, но под твоей рукой. На что угодно согласен, но не рабом у шведов.
Это я поспешил, явно. Хотя на поверхности были факты про письмо, да то, что Строгонов именно к Скопину отправился пьянствовать по приезду. Да, во хмели чего только не скажешь, но и разговор можно же выдернуть из контекста. А так, как беседа с Максимом Строгоновым пересказана Михаилом, выглядит вполне логично. При этом соледобытчик и промышленник похожее говорил и ранее. С Максимкой проведут беседу. Ну а перед Скопиным нужно как-то… не извиниться, конечно, но «сахарок» дать.
— Я же тебя с рождением дочки не поздравил! — как будто спохватился я. — Лучшее зеркало ей дарю. Завтра привезут. А еще… у меня сын, у тебя дочь…
— Спаси Христос, государь! Я за тебя до конца. А за дары благодарю! Ну а про дочь… — замялся Скопин-Шуйский.
Эта заминка выглядела смешно. Иной прожженный интриган уцепился бы в мои слова о вероятной женитьбы клещами и каждый месяц напоминал. А этот молодой папаша, еще не понял, что значит быть главой клана, пусть этот клан всего-то ты, да некоторая близкая родня мамы. Пусть возьмет пару уроков у своего тестя Василия Петровича Головина.
— Много воды может утечь, но я слово сказал. Видел я твою дочку, красавица… да у таких родителей иного не может быть, — я улыбался, стараясь убрать неловкость моих обвинений.
Породниться со Скопиными? Да, это, как мне кажется, отличная идея. Или я озвучиваю мысли Ксении? Моя ведьмочка и внушить мне может свое мнение. Но все же логично. Я… мягко сказать, персонаж спорный. Принятый обществом, но все равно могу стать персоной не царской. Надеюсь, что это будет только у историков отдаленного будущего. Годуновы? Это уже хорошо. Речь тут не столько о клановости и землях, а о родословной. Были Годуновы царями, так или иначе, но были. Ну а следующий шаг — породниться с самым знатным боярином. Итого: мой внук более остальных имеет прав на престол, даже, если меня назовут самозванцем.
Сам себя не узнаю. Стратег, блин! Думаю уже на два поколения вперед. Наверное, так и надо во всем.
Глава 10
Глава 10
Полоцк
14 февраля 1609 года
Морозы стояли жуткие. Если январь радовал комфортной и красивой снежной погодой, то с началом февраля птицы замерзали на лету. Поэтому задачи, которые стояли перед Юрием Дмитриевичем Хворостининым были не сложные, а на грани преступного авантюризма.
Чуть ли не треть личного состава вынуждено занималась не своими непосредственными обязанностями, а борьбой за выживаемость. Собирались дрова, разжигались большие костры, возле которых оттаивали воины и сушились бревна для разведения новых источников тепла. Это благо, что при подготовке к походу, командование расщедрилось и выдало стратегический запас: теплые тулупы, сапоги, с мехом внутри, которые шли для командиров, шерстяные портянки, пимы [валенки], хотя последние быстро намокали и их приходилось часто сушить. Так что русское воинство, не переставая жевать лук с чесноком и клюкву, справлялось с морозами… почти. Обморожения все равно случались.