- Неужели вышла! Всегда спишь так долго?
У входа, прислонившись спиной к стене, развалился Кэцеро.
- Какого дьявола...- привычно начала я, но меня прервал Камикадзе.
Издав воинственный клич, бросился на противника, и я только закатила глаза, когда тот, мгновенно оказавшись на ногах, начал отпрыгивать и уворачиваться от атак рассвирепевшего зверька.
- Что ты делаешь под дверью моей комнаты?
- Жду, когда ты выйдешь, конечно!
Повернувшись ко мне, Кэцеро на секунду потерял бдительность, и Камикадзе тут же этим воспользовался – полоснул его по щеке. Полудемон нисколько не расстроился. Высоко подпрыгнув, ловко извернулся в воздухе, подхватил зашедшегося в яростном визге камаитати и, приземлившись в шаге от меня, протянул зверька мне.
- Есть хочешь?
- Кого? Камикадзе?- хмыкнула я, забирая у него зверька.
Кэцеро явно растерялся, и я снова закатила глаза.
- Нет, не хочу. Но Камикадзе проголодался,- и направилась к помещению, в котором хранились припасы. К моему удивлению, полудемон потрусил следом.
- Опять собираешься кормить его яйцом?- в голосе прозвучало отвращение.
- Тебе-то какая разница?
- Как можно это есть?
- Ты ведь не пробовал.
- Этого ещё не хватало!- Кэцеро тряхнул шевелюрой.- Они жидкие, вязкие... и пахнут странно! Однажды случайно налетел на гнездо и после не мог отмыться несколько дней!
Он состроил гримасу, а я, не выдержав, рассмеялась, представив эту картину. Кэцеро покосился на меня – моя весёлость его как будто удивила, но тут же потупился и смущённо хихикнул.
- Яйца не обязательно есть сырыми. Их можно сварить или пожарить. Как у тебя вообще получилось налететь на гнездо?
- Когда прыгал с ветки на ветку.
"Точно – Тарзан!",- подумала я, а вслух спросила:
- Значит, ты хорошо карабкаешься по деревьям? Смог бы собрать несколько яиц для Камикадзе? Он почти доел те, что нашла я.
Полудемон озадаченно поскрёб затылок.
- Сколько тебе нужно?
- Сколько найдёшь. У Камикадзе отличный аппетит.
- Какие?
- Покрупнее. Мелкие он не любит.
- Хорошо! Сейчас!
И, не успела я моргнуть, унёсся прочь. Гибкая фигура вскарабкалась по стволу криптомерии, словно гигантская белка, а потом ветви её поглотили. Камикадзе только фыркнул ему вслед и тут же радостно взвизгнул, увидев яйцо. Это было последнее, оставшееся из кладки рябчиков. Присев здесь же на край энгавы[1] под крытой тростником крышей, я устроила зверька на коленях, и он с готовностью начал долгожданный завтрак.
- Доброе утро, Аими-сан.
Я напряглась всем телом, узнав голос монаха.
- Надеюсь, моё общество тебя не побеспокоит?
Он стоял в нескольких шагах – обычный человек, каким я считала его ещё вчера. Теперь понятно, почему я никогда не слышала его шагов, и почему Кэцеро говорил, что монах не ощущает жары. Поступь призраков бесшумна, и жара им действительно не страшна...
- Жаль, что тебе пришлось увидеть меня таким,- не дожидаясь приглашения, Нобу-сан неторопливо приблизился и присел рядом.
Странно, Камикадзе даже не поднял мордочку от скорлупы, но я поёжилась – просто не могла с собой совладать – и едва удержалась, чтобы не отшатнуться. Почти у каждого есть свой тайный или явный страх. Кто-то боится насекомых, кто-то – змей, кто-то – старинных кукол… Я до истерики боялась повешенных и призраков.
- Мне лучше уйти?- монах, конечно, заметил мои терзания.
Я вздохнула, собираясь с силами.
- Вчера... это была твоя истинная форма?
- Да,- грустно улыбнулся он.
- Но я видела, как ты пьёшь и ешь… Ты ухаживал за мной, перевязывал рану…
- Перевязку нужно сделать и сегодня,- в его голосе прозвучала настойчивость, я кивнула.
- Разумное дитя,- похвалил он.- Какова бы ни была моя "истинная форма", я желаю тебе добра.
- Спасибо,- пробормотала я.- Но почему ты… всё ещё здесь? И принимаешь форму человека…
- Это наказание за то, что я сделал и чего не сделал,- тихо произнёс он.- Когда-то я был самураем, в совершенстве владел мечом. Чувство вседозволенности от того, что можешь взять всё силой оружия, быстро превращает человека в чудовище. Я видел подобное не раз, но не заметил, когда это случилось со мной. А когда заметил, было слишком поздно. Я думал, что смогу остановиться. Сменил меч и доспехи самурая на облачение монаха, остался при этом святилище. Тогда оно процветало, жившие здесь монахи славились благочестием. Меня они приняли, как брата. Напрасно… Злодеяния мои были слишком велики, и отступиться от них я не смог. Храм начали преследовать беды. Я виновен в судьбе, постигшей это святилище и тех, кто жил при нём…- он вздохнул.- У меня было всё, что может пожелать самый жадный человек. Но в одном мне было отказано: в достойной смерти и достойном погребении. А без этого освобождение от совершённого в человеческой жизни невозможно. Постепенно храм пришёл в упадок, но я по-прежнему оставался здесь в виде презренного духа, реющего по комнатам более счастливых братьев, душам которых было позволено оставить эту жизнь. И однажды я начал молиться. Молился так искренне и горячо, так страстно жаждал избавления, как никогда за всё своё существование. Я молился весь день и всю ночь, а наутро в ворота храма постучали. Молодая женщина, красивее которой я не встречал, полумёртвая от слабости и страха. К груди она прижимала ребёнка лет трёх…