– А ты что, тоже участвуешь?
Дьён расхохотался.
– Я похож на психа? Нет, Яано, я собирался поставить на тебя. Вот и спрашиваю – не передумал?
Я вынул из кармана пластиковый билет и помахал им в воздухе. На белой карточке стоял только номер, остальную информацию карточка откроет мне одному. Но Дьёну хватило и этого – мне выдали билет, обратная дорога для меня закрыта. Дьён кивнул с довольным видом.
А вот Клео опустила голову и, кажется, собралась уходить. Я вздохнул, пошел к столику, схватил что-то с тарелки, пожевал… Вкусно. Она всегда вкусно готовит. Это одна из причин, по которой я на ней женился. А еще – она никогда не оспаривает моих решений… Она просто молчит.
А Дьён уже усаживает ее на наш диванчик, протягивает ей бокал нашего вина, уже что-то говорит, залихватски, весело, – и Клео начинает потихоньку оттаивать, изредка поглядывает на него и несмело улыбается. А его рука уже прижимает ее к себе – конечно же, понарошку, конечно же, так нужно только для того, чтобы лучше рассказать веселую байку, чтобы было еще смешнее, байку, где кто-то кого-то точно так же, как он сейчас – мою жену. И там это было смешно, и они смеются сейчас, а я сжимаю в руках что-то скользкое, но неизменно вкусное, и мне совсем не смешно.
Все гости замечают мою реакцию. Все, кроме Дьёна. Замечают и не понимают. Зависть, ревность, ярость, страх – все это пережитки докосмической эпохи. Нам, просвещенным жителям прекрасной планеты Иола, родины Святейшего Императора, они не знакомы.
А я вот странный такой, ущербный. Для меня все эти доисторические эмоции еще существуют. И заполняют меня всего – сверху донизу, вот в эту самую секунду. Все сразу.
Ревность: Клео вышла за меня, какого черта она сейчас разговаривает с этим прохвостом?
И зависть: а ведь он смог ее развеселить, заставил ее улыбаться. Пусть робко и неуверенно – но она ведь улыбается.
И ярость: мне хочется, чтобы Дьён стоял прямо на финишной черте, когда я пересеку ее на своей яхте. Хочется размазать его по фюзеляжу красной полоской…
И страх: я ведь могу ее потерять. Из-за своей глупой гордыни – вот и еще один атавизм в мою коллекцию. Всенепременно мне нужно влезть в любые соревнования, а уж в те, что устраивает император, – особенно… Вот так-то, весь букет.
Хотя даже это не все. Есть и еще кое-что – обида, растерянность… Почему она не может меня понять? Да, не спорит, но ведь и не поддерживает же. Почему? Смертность гонщиков уже давно не превышает сорока процентов, а я вообще умудрился разбиться всего два раза за десять лет. И то – по молодости. Но ведь спасли же, восстановили. Какого черта она против?
Ей нужно, чтобы я сидел дома, смотрел голографер, помогал ей в оранжерее и изредка устраивал вот такие дружеские посиделки, будь они прокляты? Какое это веселье – болтать о всякой чуши в компании ее пьяных сослуживцев? Какая это дружба, если один из них флиртует с моей женой?.. А сейчас берет за руку и тащит танцевать. У нас ведь отличный зал, новейшие гравитаторы, перчатки экспортной серии – все безопасно, изысканно, празднично… Все – и танцзал, в котором мы никогда не танцевали, и оранжерея, где растут овощи, которые мы не едим, и эта вымазанная в роскоши гостиная, и огромный шар спальни, в которой невозможно спать, – все это просто кричит о нашем богатстве, высоком положение, об изысканном вкусе… О нашем непонимании, нашей разобщенности и потерянности…
– Клеопатра!
Я кричу это во весь голос. Как будто звуку придется преодолеть не десять шагов до замершей в дверях фигурки в черном платье, а много, много больше… Три года по разным сторонам кровати, пять лет недоговорок, четыре с половиной – малюсеньких уловок, чтобы не столкнуться перед уходом, два последних – официальных, обезличенных подарков только на громкие даты, в общую кучу, никогда – просто так, и уже не помню сколько лет подряд – легкие холодные чмоки в щечку, как будто кожи коснулась маленькая ледышка, а ведь так и есть – два заледенелых человека, пытающихся не замечать этого… А сейчас один из них пытается перекричать, разорвать своим истошным воплем эти бесконечные годы. Позвать именно ту Клеопатру, которую встретил в Императорском парке восемь лет назад. Встретил, отбил у Дьёна и его дурацких россказней… Все повторяется. Вот только сейчас она может и не обернуться.
– Клео…
Это – уже совсем тихо. Словно ее имя ускользает навсегда, уходит из гостиной вместе с хозяйкой, падает на шелестящий ковер… Словно я больше не имею права на это имя.
– Клеопатра…
Она оборачивается. Оборачивается и ждет меня. Там, у двери. Давай, Яано, что же ты? Всего десять шагов. Первый шаг – уходят, забываются сны под разными одеялами, второй – сбегают недоговорки и маленькая ложь, противная, как песчинки под босыми ногами, третий – «догонялки» наоборот по утрам, чтобы разминуться и не смотреть друг другу в глаза, – всего этого не было. Просто не было…
Я прижимаю ее к стене поцелуем. Потом отстраняюсь, вытаскиваю проклятый билет и с хрустом переламываю тонкую карточку пополам. Пластик на секунду вспыхивает красным и произносит:
– Официальный отказ принят.
Смотрю на ее улыбку. Настоящую и совсем не робкую. Такую же, как тогда, в парке. Даже лучше. Ведь тогда она понимала, что отбить ее у Дьёна, жениться – все это было еще одним выигранным соревнованием для честолюбивого Яано. Сейчас все не так.
А еще – она такая же легкая, как и в тот день, когда я впервые взял ее на руки. А я сделал это еще до того, как впервые посмотрел в глаза. Просто подошел со спины к незнакомой девушке, подхватил на руки и закружил. Мне это казалось романтичным. Ей, по-моему, тоже. Поэтому сейчас я смотрю ей в глаза, и что бы она там ни думала – я-то знаю: наша свадьба была единственным поступком в моей жизни, который я совершил не для того, чтобы быть первым, обставить неуклюжего Дьёна. Я правда влюбился.
Я смотрю на недоумевающее лицо Дьёна, и мне становится даже жаль его – он и впрямь всегда плетется в шлейфе моих побед. Он даже не знал, что мой приоритет позволяет отказываться от участия в гонках. Извини, Дьён. Надеюсь, ты еще не успел поставить деньги…
– Кстати, Дьён, ты ведь предлагал потанцевать? Прекрасная идея, правда, Клео?
Она кивает. Не просто молчаливо соглашаясь, а поддерживает мою идею.
– Пойдем, Яано. Мы так давно не танцевали.
– Ага, очень давно… Никогда.
И мы оба заливаемся смехом.
Я зашел в небольшую комнатку в конце коридора и заблокировал дверь. Да, Яано никогда не блокирует двери, это не в его духе, но за этой дверью кончается его жизнь и начинается моя. Крохотный огрызок моей, по сути, но я не жалуюсь.
Огляделся, нашарил выключатель, включил свет. Это единственная комната во всем доме, где свет нужно включать руками. В остальных комнатах он включается сам, когда переступаешь порог. Яано не любит делать лишних движений, он любит роскошь и успех, а теперь – благодаря мне – еще и свою жену. А она – его. Особенно после последних четырех часов, за которые мы… они успели поваляться на каждом метре своей шарообразной спальни. Потом она заснула, а я пошел в эту маленькую комнату в конце коридора. У Яано есть огромный кабинет, там все так же успешно и роскошно, как и он сам, – можно было бы пойти туда… Но я не люблю ни успех, ни роскошь, я не люблю Клеопатру, я не амбициозный пилот элитного звена «Клюв» Императорского Орла. Я не милорд Яано – я маленький и тихий, я люблю включать свет руками, и писать письма я люблю тоже руками, а не голосом или мемо-сканером, поэтому я откидываюсь на спинке старого кресла и говорю в воздух…
– Базис, энергию на терминал в комнате «Е». И чашку нуара. Потом отключаешь терминал от сети и отсоединяешься сам.
– Исполняю, милорд.
У моего базис-компьютера приятный тенор, а еще – как и у любого техноида – повышенное любопытство. Не захочет ли он узнать, чем тут занимается милорд Яано в пять утра? За способом дело не станет – для техноида это не проблема… Ладно, разберемся с этим позже.
Я положил руки на прохладный экран… Задумался, переключать ли раскладку. Переключил-таки на родные иероглифы. Домой – значит, домой…