А нам надо бы тоже покончить с языческими, постыдными сегодня ужимками, и похоронить по-христиански тело вождя. Как он и сам завещал, и родные его хотели... А Мавзолей сохранить - это серьезный памятник эпохе... И самому Ленину.
Памятник Жукову, нашему Георгию Победоносцу, - так называют его старые фронтовики, все-таки встал в нашей столице. Поздно, конечно: в мае 1995 года, к серьезной годовщине Победы - к ее пятидесятилетию... Но лучше поздно, чем никогда.
Только вот тут опять: памятника еще не было, а суета уже, пожалуйста. В апреле 1994 года приходил ко мне генерал в отставке. Пришел ко мне как к исполнителю роли Жукова, стало быть, по его представлению, чем-то близкому знаменитому военачальнику. Так понял я его обращение именно ко мне.
Генерал стал звать меня в союзники по борьбе с кощунственной ситуацией, которая назрева-ет. Таковой он считал намерение поставить памятник маршалу Жукову как народному герою на Красной площади, напротив памятника Минину и Пожарскому, олицетворяя этим памятником и его положением роль маршала в спасении Отечества в войне 1941-1945 годов. От этого мой визи-тер был в ужасе. "Как же так, - говорил он, Жуков уничтожил столько людей. Он был жесток к солдатам..." В подтверждение своих слов он дал мне какую-то толстую книжку - сборник вос-поминаний о Жукове. Я ее, конечно, прочту, но мысль этого генерала и его сторонников мне и так понятна: раз Жуков жесток, раз не берег своих солдат, значит, не достоин памятника. Но от этого мое понимание роли Жукова, понимание его значения для Победы не изменится.
Да, Жуков - фигура сложная. А где возьмешь у нас фигуру однозначную, без огрехов? Разве только в фильме "Кавалер Золотой звезды".
Я и сам знаю, что Жуков был жёсток и даже жестОк. Но тем не менее это все-таки народ выб-рал его, в нем увидел олицетворение Победоносца, Георгия. Это народ знает, что маршал Жуков - освободитель.
И вот только представилась возможность, только руки дошли до памятника Жукову, тут же ринулись, целый отряд генералов ринулся защищать интересы России, интересы того самого народа. Они - знатоки истины, они открывают народу глаза: нет, знаете ли, Жуков - плохой, он - не герой.
Но если вооружиться их логикой, то и царя Петра Алексеевича надо лишить эпитета Великий: мало ли что он сделал для России, но он был чудовищно жесток, не жалел ни народа простого, ни солдат. "Жестокие, сударь, нравы в нашем городе, жестокие..." - поистине...
Слушал я того генерала, и стало мне как-то горько и обидно. Не за Жукова - я был уверен: в конце концов ему поставят памятник. И поставили. А за то обидно, что мы всегда стремимся уве-ковечить какое-то грандиозное событие, рубеж исторический, эпоху целую - вообще, без персо-налий. Вообще да, вообще - мы готовы. К примеру памятник солдату-победителю в Трептов-парке, в Германии. Такой памятник тоже необходим, прекрасен, но разве памятник "вообще" - достаточен?
Вот и в Болгарии мы поставили памятник "вообще" - солдату Алеше. Но сегодня и болгары, освободившись от тоталитаризма, сходят с ума. И решили, чтоб лишнего не тратить, из Алеши сотворить своего болгарского героя времен Освободительной войны с турками - Левского. Чтоб превратить Алешу в Левского, они придумали отлить национальную болгарскую шапку и приде-лать ее Алеше на головушку. Ну, и как это вам? Будто не было войны, будто и не воевали за свободу Болгарии наши солдаты, наши Алеши...
Такое же безумие, как у нас в отношении памятников Ленину. Был же Ленин, это история, и пусть она, наша с вами история, останется нашим потомкам в назидание. Стирая следы собствен-ной памяти, мы уже сегодня забудем вчерашний день. А это, кроме всего прочего, - еще и очень опасно. Как тот генерал, что пришел вербовать меня против Жукова, смешно сказал в разговоре со мной: "Вот зачем позволили рыться в архивах... Вот не знали мы ничего, вроде и ладно бы. А теперь вот узнали про Жукова, вытащили то, что испачкает нам военную историю". Ну, что тут делать!
Не можем мы мудро, спокойно относиться к фактам: все ищем красивые и некрасивые. И "вчера" и "сегодня" готовы выбросить вон, в лучшем случае припрятать поглубже факты некраси-вые. А ведь есть у нас гениальный наш учитель в отношении к истории, к разным ее фактам и к очень неоднозначным историческим личностям: я имею в виду Александра Сергеевича Пушкина. Его подход к таким фигурам нашей истории, как Петр Великий и Емельян Пугачев. Его исследо-вание личности народного вожака Пугачева: он не шарахается от жутких жестокостей, кровавос-тей в деяниях этого русского человека, перечитайте, вспомните его "Хронику Пугачевского бунта".
А каков литературный памятник, оставленный поэтом в повести "Капитанская дочка" тому же человеку? Думаю, не надо перечитывать - в школе все зубрили. Так наш великий поэт и не менее великий историк - если не по количеству трудов по истории, так по методу исследования и оценкам отделяет зерна от плевел, не путает Божий дар с яичницей.
Пугачев в "Капитанской дочке" - это отражение благодарного народного взгляда на вожака, своего героя, дерзнувшего встать за мужика против господ. К которым, кстати, относился сам Александр Сергеевич. Но в том-то и дело, что поэтический дар, артистизм делает человека бого-равным: он не мужик, не господин, не рабочий и не кандидат наук. Он видит, чувствует и понима-ет ужас и красоту жизни и, ужасаясь и восхищаясь, говорит правду. Правду на все времена. Правду - на память народу. Как тут не вспомнить давнее, школьное и - всегдашнее: "Волхвы не боятся могучих владык, и княжеский дар им не нужен. Велик и свободен их вещий язык и с волей небесною дружен..."
Да, все у нас есть - все образцы и примеры. Только почему мы на них не оглядываемся... Все суетимся, все мельтешим...
IV. Муки и обретения (Структурная перестройка театра)
Как было...
Сегодня театр переживает сложнейший процесс: он ищет ответ на запросы жизни. И не толь-ко в репертуаре. Театр до такой степени мембрана времени, звучащая тетива времени, что меняет-ся не только его творческая жизнь, когда он пытается уловить дуновение свежего ветра, от которо-го зазвучит его арфа, и старается вдохнуть в себя это веяние времени, - он меняется и в своей структуре, и в способе организации своей жизни. Может ли быть иначе, если изменяется, во мно-гом уже изменился, способ жизни, существования и государства, и общества. И так было всегда на переломах истории.
До революции в России была замечательная, гибкая организация театрального дела. Сущест-вовали так называемые Его Императорского Величества театры, буквально единицы: в Санкт-Петербурге Александрийский и Мариинский, в Москве - Большой и Малый. Они были как бы под опекой, под крылом государя, то есть государства. И актеры, служившие в этих театрах имели особый статус. С актером заключался контракт, в котором предусматривалось все до мелочи: доставка на спектакль - карета, стоимость выхода, - все там оговаривалось всенепременно, даже дрова и всё за счет театра. Но кроме этих, самых стабильных и обеспеченных театров, где труппа была постоянной, существовала театральная антреприза, собиравшая актеров на сезон для выезда в какой-либо город. Обычно для сугубого успеха приглашали на такую гастрольную поездку актера с именем.
Очень часто за несколько сезонов складывались из таких групп вполне стабильные театраль-ные коллективы, и просвещенное купечество, строящее картинные галереи и театральные здания, подумывало о том, чтобы взять их на городской кошт. И были в России города, справедливо считавшиеся театральными, такие, как Казань, Саратов, Самара, - там за честь почитали играть самые прославленные актеры. Таких театральных городов было не много, но они создавали вокруг себя мощнейшее силовое поле культуры и духовности. И вместе с антрепризами являли то культу-рное многообразие и многоцветность, которыми по праву гордилась Россия. Это была живая система с хорошо налаженным "кровообращением" и "обменом веществ" - актеров, режиссеров, антрепренеров, - не было застоя. Шел обмен талантами, горожане знакомились с разными актер-скими коллективами.