У каждого актера есть роли, которые он любит, а есть и нелюбимые. И у меня также. И это нормально. Я не могу сказать, как сказал Анатолий Васильевич Эфрос - "репетиция - любовь моя". Для режиссера - это естественно. Они, режиссеры, во время репетиции становятся всем: и режиссером, и актером, и художником, и музыкальным оформителем, волшебником, творцом, и мамой и папой, и лгуном, и фантазером, - всем! Наконец он выпускает спектакль, и спектакль живет уже сам по себе, не подчиняясь как бы больше своему создателю. Он сделал все и - корабль плывет... Он сделал все, как кораблестроитель, чтобы корабль был устойчив. И корабль "помнит" своего создателя, но уже движется сам.
А актер, как матрос, он плавает на этом корабле. Его несут течения, его качает, его бросает, и актеру не только интересно на репетиции: сам по себе процесс общения со зрителем, ощущение его интереса или безразличия, ощущение борьбы за зрительский интерес, ощущение праздника, горечи, или усталости, или подъема - все это создает какой-то особый мир, который дано испы-тать только нам, выходящим каждый вечер на сцену. Выйти и увидеть эту тысячную толпу и лицедействовать, теряя самого себя и в то же время оставаясь собой.
И я не могу сказать, что всегда подъем. Бывает, когда ты приходишь усталый и думаешь, провалился бы этот театр, но ты уже подчинен общему делу спектакля, ты обязан. Поэтому открывается занавес, и начинаешь себя раскачивать, иногда оживаешь по-настоящему, иногда так и пересиливаешь себя весь спектакль, но, во всяком случае, произносишь все слова. Я не верю актеру, который заявляет, что он не любит играть спектакль уже на сцене. Репетиция - она, коне-чно, разнообразнее по приемам. Она - вроде процесса собирания камней или, скорей, собирания конструктора, как дети его собирают. Вот деталь интересная, но не привинчивается к целому. А эта привинчивается. Вот здесь уже видно, корабль получается. А здесь машина, а здесь какая-то каля-маля, непонятно что. Иногда не склеивается, то есть да, идет конструирование, создание, рождение - роли и всего действа. А уж что создано - то живет в тебе и дает ощущение свободы, внутреннего раскрепощения. И сколько бы ни повторялся спектакль, это твое создание зависит, как и все живое, от причин, которым так или иначе подвержены люди, ты сам, человек: какая сегодня погода, каково твое настроение и настроение зрительного зала. И в общем-то и спектакль, и твоя личная роль в нем зависят в основном от тебя и от зрительного зала. И это соприкосновение твоего состояния - усталости, неусталости и так далее и характера зрительного зала каждый раз дает при соприкосновении особую температуру. Иногда зритель приходит какой-то особенный, жаждущий воспринимать, готовый воспринимать, и тогда происходит чудо: ты произносишь те же слова, совершаешь те же действия, а все живет! Поэтому театр в отличие от кино и телевидения живее, разнообразнее,
В кино, на TV все зафиксировали и - конец. Эта фиксация остается навсегда. То, что я играл пять лет назад, сегодня повторить возможно. А то, что играл двадцать лет назад, сегодня играть невозможно, даже если б я сохранился в том же физическом облике. Жизнь все время меняется и меняет роли. Поэтому некоторые спектакли идут, а некоторые не идут. Есть роли, которые на всю жизнь остаются, а есть такие, которые не то что через несколько лет, а и через несколько спектак-лей становятся мукой мученической.
Роль взаимодействует со временем. И если роль востребована жизнью, это тоже дает очень сильный импульс актеру. Потому я всегда с удовольствием играл Ричарда III. У нас в обществе, в стране, эта фигура, к сожалению, не теряет актуальности. Так же, как и трагическая фигура Цеза-ря, все понимающего и не имеющего возможности изменить что-либо. А может быть, не имеюще-го, как сейчас говорят, - политической воли. Потому что он мудр и знает, что эта воля, яви он ее, приведет лишь к кровопролитию гражданской войны... Тем не менее, она все равно началась в его Риме...
Люблю я и своего Тевье-молочника. Причины этой моей любви - тоже в ощущении сиюми-нутной, сегодняшней востребованности такого Тевье. Тевье-молочник - очень простой, неразли-чимый с высот империй и тронов человек, такой многотерпеливый, так философски мудро прини-мающий все удары судьбы и не теряющий любви к людям - открылся мне как та точка опоры в нашей перевернувшейся жизни, которая одна только и может помочь удержаться на плаву и не даст пропасть в волнах злобы, ненависти, всесокрушающего эгоцентризма наших современников. Тевье - это вечный человек. Он всегда есть в жизни. Смешной со своими изречениями из священ-ных книг, трогательный в своей нежности к близким... Ни Ричарды, ни Цезари, ни Ленины, ни Сталины не в силах до конца вытравить из жизни таких людей. И в этом - надежда самой жизни. В таких, как он, и в таких - как Егор Трубников, мой председатель. Кстати, и к Трубникову, и к Тевье я готовил себя и настраивал, как для театральной роли: то есть последовательно, вдумыва-ясь и вживаясь в человека в целом, идя ко внешнему - к жесту, движению, взгляду, походке - изнутри, из сути характера в моем понимании его. Сейчас подумал, что и не только с этими моими героями так. И не только у меня: так, видимо, у всякого преимущественно театрального актера. Тихо мудрый Тевье и бушующий справедливец Трубников, всегда себя взрывающий, чтобы вызволить людей из апатии, из безверия, тихой погибели. Такие люди - соль нашей земли... И недаром был такой дружный, широкий общественный отклик на эти две мои работы.
Но мне приходится убеждаться при встречах со зрителями, особенно теми, кому не приходи-лось видеть мои театральные роли, что главное мое достижение - это исполнение роли Георгия Жукова, нашего славного полководца. Меня и почитают за это, и - проклинают, и укоряют этой ролью мои сердитые корреспонденты в своих письмах: мол, как не стыдно: играл Жукова, а теперь поддерживаешь демократов и Ельцина... Но об этом будет у нас разговор особый, а сейчас - о Жукове и моем исполнении этой роли.
Наверное, потому я так уж запомнился людям в его образе, что играл эту роль в кино необы-чайно долго: двадцать пять лет. Менялось время, менялись генсеки и президенты, а я все играл Жукова. Так что и лицо мое стало как бы эквивалентом его лица. Хотя на деле я на него и не похож. Разве что под генеральской фуражкой, если ее надвинуть пониже на лоб... До того дошло, что, куда ни приедешь, слышишь: "О! Жуков приехал!" В Аргентине, в Китае...
А тем не менее Жукова играть было для меня проще всего. Потому что таков был материал этой роли. Из всей многомерности человека, его характера, его очень трудной жизни играть мне предлагалось как бы один неизменный и неизменяемый профиль этого действительно выдающего-ся Героя нашей истории. Потому я считаю, что роль Георгия Константиновича Жукова не сыграна. По существу я представлял символ. Не характер. Но придет время, когда о трагической судьбе великого полководца сделают настоящий фильм. Расскажут о том, как 17 лет он жил в опале, как глушил себя снотворным, чтоб хоть немного поспать. После его второго - теперь уже при Хру-щеве - снятия с должности от него отвернулись все его соратники, кроме маршала Василевского.
Когда его назначили командующим Свердловским военным округом - по сути дела отправи-ли в ссылку, подальше от Москвы, - он спал в вагоне, боясь неожиданного ареста, и при нем был пулемет. Он не собирался становиться зеком, он бы отстреливался, спасая свою честь. И - честь тех, кого он вел к Победе. У него были основания ждать ареста. Во времена Сталина арестовали всех его секретарей, адъютантов, близких друзей, генерала Телегина начальника штаба. Берия тщательно готовил "Дело Жукова". Но все же Сталин не рискнул пойти на такой шаг - аресто-вать Победителя.
Надеюсь, что придут, найдутся такой драматург и такой режиссер, которые поднимут эту махину - характер и жизнь Георгия Жукова. И тогда непременно найдется и актер.