Средь рваных туманов мелькнули в безобразность прочертни мачты, каната: ушли – в никуда.
В голосящий, в топочущий, дующий пузырями простор я кидался, безумствуя, из мигающей пены: засмертные свистени, перелетая чрез борт, упадали в такие же свистени дорожденного мира.
. . . . .
«Я – есмь» после смерти моей оказалось в том именно месте, где «есмь» ощущало себя до рождения; непосредственно, до вхождения в детское тело «Я» – было здесь именно: в необъятности из сплошной необъятности – необъятно! – протянуто было сознание к детскому телу, которое вскоре услышало гул необъятности за стенами голубенькой детской: как ужас, вставала картина пролета чрез море! А миг небывалых летаний вставал мне впоследствии – памятью…памяти.
Молнией пронизала меня моя жизнь…
. . . . .
И блеснула луна, озаряя безмерности; палуба опустела; фигура лемура пропала; я думал, что блеск, успокоивший все, водворивший покой (хорошо из вне-жизни рассматривать бывшую жизнь!) – мысль меня утешающей Нэлли; мы мыслями помогаем покойникам; души их, переживая мир чувств, как ландшафты, отчетливо знают, когда помогаем мы мыслями им; их ландшафты души проясняются блесками мыслей о них.
– Это – Нэлли…
Луна, озарявшая все, – мысли Нэлли. Работа над мыслью когда-то усилилась в Льяне; перемещенья сознания посещали там, в Льяне! Слагались в спирали орнаментов, напоминающих сны; –
– мы садилися в кресла; мы импульсы оживляли в себе не ощущая свисающих органов тела, перелетая пространства пустот и разливаясь, как блески: –
– А Нэлли сидела в белеющем платьице, и – фосфорела очами; –
– и мысль ее ширилась, как пространство огромного моря, через которое плыл мой корабль… –
– Пароход утомлялся пространствами моря –
– И Нэлли, быть может, сидела в белеющем платьице; и – фосфорела очами над гробом моим; –
– сбросив тело, расширенный, я простерся пред взорами Нэллиной мысли, которая ясной луной мне бросала вселенские светы; и – разливалась над водами, –
– переносящими корпус «Гакона Седьмого»; навстречу протягивал Льян свои кровли; перемещенью сознания научились мы в Льяне:
– Спасибо!
Покойники переживают ландшафтами чувства, миры небывалых летаний вне тела, – ландшафт!
Круг замкнулся: вставала угасшая жизнь – от первейшего мига сознанья себя объясняя.
На мокрой поверхности палубы я прислонился к трубе парохода; летали пространства рыдающим гудом: направо, налево, вперед и назад; нападали на нос, на корму, на бока парохода; дробилися пенами, шипами, плесками, блесками; над трубою взлетев, стая искр опадала; и – гасла: в рыдающем гуде; средь роев и плесков протянутый нос парохода, кивая, бежал в никуда, где горластая молвь всех наречий – английского, русского, шведско-норвежского, датского! – слышалась явственно в выхлестах ночи.
Прошел молчаливо суровый матрос на коротеньких ножках, держа круглоглавый фонарь; и – мелькнули в столбе желтоватого света: мне – прочертни мачты.
Биография
Душа, сбросив тело; впервые читает, как книгу, свою биографию в теле; и видит, что кроме своей биографии в теле, еще существует другая, которая есть биография – собственно; во второй биографии видит она ряд отрезков, – периодов облечения в тело себя.
В моей жизни есть две биографии: биография насморков, потребления пищи, сварения и прочих естественных отправлений; считать биографию эту моей – все равно, что считать биографией биографию этих вот брюк.
Есть другая: она беспричинно вторгается снами в бессонницу бденья; когда погружаюсь я в сон, то сознанье витает за гранью рассудка, давая лишь знать о себе очень странными знаками: снами и сказкой.
Есть жизнь, где при помощи фосфора, мысль, просветляяся, крепнет; другая есть жизнь, где сам фосфор – создание мысленных действий.
Пересечения двух этих жизней в знании – нет; между ними – границы; меж тем: пересекаются параллельные линии двух биографий в единственной точке: в первейшем моменте.
. . . . .
Его я запомнил: он – то, что в себе не могу назвать сном;
и он – то, что в себе не могу назвать бдением я, потому что и бденье, и сон предполагаются обособленными; первый момент, сознаванья рисуется памятью явно отличным от бдения; сном я назвать не могу этот миг, потому что мне не было от него пробужденья.
Во всех прочих «мигах» – я вижу черту между бденьем и сном: –
– небывалое никогда и нигде – вдруг толчок: я – проснулся; –
– житейские узнаванья младенца выносит мне память; –
– черта, перерыв: – я – летаю: то – сон!..