Прошел молчаливо суровый матрос на коротеньких ножках, держа круглоглавый фонарик (о, – старая правда!), как будто хотел он сказать:
– «Я – не сон!»
– «Не фантазия»,
– «Я – птеродактиль».
– «Эй, ты: развернем-ка зубчатые крылья из блесков».
– «И ринемся с просвистни: в миги сознания»…
Миг, озаривший меня меж Ньюкäстлем и Бергеном, сокровенные импульсы; не ощущая давления органов тела хлеставшими массами мыслей летал в первых мигах: –
– шпионы, вдруг сбросив пальто, как драконью тяжелую кожу, с пронзительным криком сирены летучею стаею упорхнули в пространства…
. . . . .
Я понял: работой над мыслью снимаем мы кожу понятий, привычек, обычаев, смыслов, затверженных слов; –
– биографическая действительность до вступления моего на пароходик «Гакон» рисовала меня малым мальчиком, гимназистом, студентом, писателем, «дорнахцем», «лондонцем», наконец – «пассажиром», вступающим ночью на палубе парохода «Гакона», откуда открылось: –
– все – вздор: биография начинается с памяти о летающим в космосе: мощными массами –
– как летают огромными, мощными массами волны –
– дальнейшее; навыки, кодекс понятий, искусственно созданный, как привычка сосать каучук, –
возникало, как память о жизни сознания, заключенного под сырою, луганскою шляпой, гуляющей здесь: эта память о жизни – фантазия; память о том, чего не было… –
– Что же было? –
– Безвещность летающих далей, где нос парохода, зарывшись в безумие брызг, уносил: в никуда, прокричавшее роем наречий: направо, налево, вперед и назад… –
– Я спустился в каюту-компанию, лег на диван; накренялась стена; все трещало; отчаянно хлопали двери: направо, налево; шатаяся шла бледнолицая дама, подпрыгнула, ухватилась за стол; и стремительно понеслась прямо в дверь над стремительно из-под ног убегающим полом.
Дверь хлопнула.
Лампы качались; графинчик с водою подскакивал; ноги мои высоко возлетали, неравномерно качаясь; потом упадали; под ложечкой странно пустело: морская болезнь!
Миг
Если бы к первоначальному пункту сознанья провел бы я линию, – видел бы я, что –
– все действия будущей биографии варятся: в накипи; время здесь варится; варятся – образы будущих произведений моих; производитель их – варится; пузыри! –
– «буль-буль-буль» –
– закипает в котле мирового пространства толстейшими книгами Леонид Ледяной – «Хлоп!» –
– плюнул…
– «буль-буль» –
– пузыречками все изошло: здесь – статья, там – статья –
– «хлоп-хлоп-хлоп!» –
– перелопались в мировое пространство; –
– «буль-буль» – надувается воздухом мировоззрения Гёте член «Gothe-Gesellschaft» бежит по поверхности кипени: –
– «хлоп» –
– «буль-буль-буль» –
– надувается «Петербург»: Аполлон Аполлонович Аблеухов катается шариком в нем –
– «Хлоп» –
– «и нет – Петербурга»: сидит Аполлон Аполлонович – в Петропавловской крепости –
– «буль» –
– «Скорпион», «Мусагет» «Альциона», «Шиповник», «Гриф», – хлоп-хлоп хлоп! – перелопались в мировое пространство: –
– и бисерным шариком вместе со мною летающим шариком, носится через годы – Бальмонт; и за ним: Балтрушайтис, Иванов –
– и прочие путники биографии брыжжутся миголетами; –
– критики, литературные силы Москвы, артистический мир, вкусы, навыки, все что во мне проступило; и все, что во мне проступить бы могло – еще –
– брыжжутся пеной пузыриков в миге сознания.
. . . . .
– «Вспомни!»
– Я – старый: –
– Бальмонт,
– Балтрушайтис, –
– «Весы»
– «Скорпион»…
. . . . .
Накренилась стена: затрещала; «влизни» – старые, белоусые гребни лизали окошко каюты; расхлопались двери – направо, налево; качалась потухшая лампа; графинчик с водою подскакивал; захохотавший коричневый чемоданчик подпрыгнул из сетки и с грохотом полетел, описавши дугу.