. . . . .
Толстоносый, седеющий швед в полосатом жилете, учванился на меня подбородком; потребовал кофе; уже наполнялась «каюта-компания» –
– утро! –
– взволнованным говором: русским, английским, норвежским, немецким:
– «Передайте мне сыру?»
– «Когда мы приедем?»
– «Сначала заедем в Ставанген»…
– «В Ставанген?»
– «Ну-да!»
– «Почему же в Ставанген?»
– «О мы прижимаемся к берегу: мы идем под прикрытием»…
– «От мин?»
– «Миновала опасная зона»…
– «Теперь мы доехали»
. . . . .
Швед в полосатом жилете заметил:
– «Война – это зло, meine Herren!»
– «Giwiss»
Отворилась наружная дверь, внося хриплые просвистни ветра; красавцы курьеры в британских пальто (офицеры, спешившие с порученьем из Лондона) оборвали немецкую речь двух евреев со шведом: послышалось: Уэс и Оллрайт, обращенные к седоволосому серу и – меж собою:
– «О чорт!»
– «Навязали негодные автомобильные шины»…
– «Полковник принять на отрез отказался, телеграфировал в Петроград»…
– «Что ж вы думаете: из Петрограда – приказ: автомобильные шины принять»…
– «А история с Ледоколом?..»
Я слушал, качаясь направо, налево, графинчик с водою подпрыгивал; ноги мои поднимались; под ложечкой странно пустело: –
– И это дано: в первом миге сознания!
. . . . .
Все – только накипи: – извести – на пузырчатой пене кипений: сюртук «Ледяного», британского цвета пальто, полосатый жилет шведа справа; и – стены каюты-компании, и бушующий мир, волочащий «Гакона Седьмого»; –
– мутневшие пятна младенческой жизни, твердея, сливались в туман, обступавший меня; подхожу – его щупаю детскою ручкою; стены; на стенах – обои: орнаменты мысли моей: –
– проследите историю орнаментального – творчества; постепенное усложнение линий орнамента от простейших фигур (треугольников, ромбов, квадратов) к округлинам встретит вас здесь появляется в более поздних орнаментах преобладанье спиралей; пересечение – образует листочки, розетки: цветы прорастают; сложнится пышнейший растительный мир; и из розочек появляются рожи смеющихся фавнов; из мира орнамента вылезет фавн, точно листик, повиснувши хвостиком на стеблях распростертой гирлянды, и – далее фавн уже скачет средь мира плодов и цветов; –
– и из орнамента проступает картинка; паслины, растительность перелетающий крылорук; –
– постепенно прочертятся виды природы, которую знаем мы все! –
– Тут геолог откроет законы сложенья ландшафта; художник законы сложенья ландшафта сведет вновь к орнаменту; происхожденье костяка человека выводят из длинной градации усложняемых костяков; происхожденье животного мира в другом объясненьи слагается из узорчатых линий: –
– происхождение первое – истина биографической жизни;
– происхожденье второе – картина схожденья души ритмолетами: в тело! –
– Кто помнит в себе содержание памяти первого мига, тот в выгибах, ритмолетах, цветах и розетках орнамента внятно читает жизнь сил, проницающих нас; те орнаменты-пузыри
закисающей жизни; строение органов – ракушки, и накипы: –
– стены, в которых поздней я увижу себя, отложенье обойных орнаментов; –
– мальчиком часто вперяюсь в обои: цветы, завитки, лепестки для меня оживают; курятся ночью кипучими струями образов; становясь ритмо-пляской; и я прохожу сквозь обои в мир сна; я меняю обличия, ширюсь во все, что ни есть: –
– меня учат впоследствии: стены – суть правила:
– «Делай то-то и то-то!»
– «Не делай того-то!»
– «Гуляй!..»
– «Не летай!»
– «Сказки-вредны!»
– «Все бабочки – гусеницы»…
– «Происхождение их бабочек из цветов есть фантазия.»
– «Шар, по которому ходим – земля!»
– «Небо – пусто…»
и я повторяю ту ложь: –
– «Делай то-то и то-то…»
– «Не делай того-то!»
– «Мы все червяки…»
– «Небо – пусто…»
И вот начинаю я жить в «объяснениях биографической» жизни:
– в восьмидесятом году я родился; до этого года сочился в родителях; в девятьсотом году в микроскопе увидел я то, чем я был до рождения: клеточку; ныне же в сопровожденье шпионов, плыву я и Россию, для доказательства верности слову, которого я не давал, но которое, не спросясь у меня, за меня дали Грею; тащусь я в Россию подставить мою оболочку под действия пушки;… и этот брюнет (вероятно агент); –
– тут я, охваченный злобой, вскочил.
– «Ха-ха-ха!» – разразился я смехом, глядя на брюнета; «брюнет» удивленно взглянул на меня; –
– вот «я» вас! –
– И «каюта-компании», стол, за которым сидели: седеющий швед, два еврея, курьеры и «брюнет», или – агент, летавшая лампа, в прищуренном взоре моем, разложились на линии, покрываясь узорами перьев, мигающих в пересеченных ресницах: и – крылорук колесящий слепительно вместо красавцев курьеров, паслинился в воздухе; швед оказался смеющейся рожею фавна внутри побежавшей розетки; образовался орнамент растительных линий, переходящих друг в друга; листочки, розетки, пальметты развоплотились в спирали; спирали же стали линейным полетом кипящим со мною –